Читать интересную книгу Невеста вечности - Татьяна Степанова

– Я понимаю, – сказал Страшилин, он снова сел и вернулся к протоколу допроса.

– Он этого никогда не простил. Не смог. – Евсевия покачала головой. – А я вот его простила за ту подлость. Долг христианский прощать. И когда мы так неожиданно с ним встретились…

– Где, когда вы встретились с Горловым? – Страшилин записывал.

– В кардиологическом центре. Я приехала к врачу на консультацию. Гляжу, а он в кресле у кабинета сидит. Такой старый, сморщенный… Он сначала меня не узнал в монашеской одежде, а я его сразу узнала. Потом пригляделся и… Это произошло месяц назад. Он стал мне жаловаться на все: на жизнь, на то, что жена его скончалась, на то, что он инфаркт перенес, едва концы не отдал, на нищенскую пенсию… Я простила его – несчастный человек, подумала я. Это я ведь по его просьбе выхлопотала ему через администрацию бесплатную путевку к нам в «Маяк», в санаторий для пенсионеров. Лучше бы я этого не делала, но он так просил, так жаловался на сердце. А я сама сколько с этим сердцем вынесла – и стимулятор, и шунтирование, и теперь вот повторную операцию на клапане. Я простила его и хотела одного – помочь, выполнить свой христианский долг.

– И что произошло? Почему вы об этом жалеете?

– Потому что случилась беда. И вы эту беду сейчас расследуете.

– Говорите все, что вам известно.

– Я выхлопотала ему путевку в санаторий, монастырь оказывает пожилым там помощь, так что меня послушали и выделили ему бесплатную путевку. Мы говорили по телефону, он благодарил меня. Как будто ничего не было – и той его подлости, и всей той истории. И я подумала – какая же сила в нашем христианском умении прощать… я так радовалась, я молилась. А потом Аристарх внезапно позвонил снова – он сказал, что случайно увидел Илью в магазине в поселке и шел за ним до самого его дома. «Богатый дом какой, сумел устроиться, сумел денег нахапать, наворовать», – сказал он мне, и голос его звенел от ненависти и… Это такая ненависть, такая чудовищная злоба, что я… Мне стало не по себе. Я как раз находилась в Бакулевском на двухдневном обследовании в стационаре. Все мои показатели сразу резко ухудшились, потому что я очень встревожилась… Я не понимала, что меня так пугает, этот его звонок… эта ненависть, что копилась, зрела столько лет. И я решила поговорить с Ильей, предупредить его, что Аристарх приехал, что он здесь, в санатории. Знаете, у меня не было телефона Ильи туда, на «Маяк». Я к нему приезжала до этого – первый раз весной… Долго не хотела, но потом подумала – раз уж судьба определила мне возглавить Кесарийский монастырь, который может помочь, то я… я поеду, взгляну, как он живет на своей даче, и, если надо, помогу, он ведь не чужой мне человек. Мы встретились весной, и после этого я попросила послушниц – этих самых заблудших овец Римму, Пинну и Инну – взять над ним шефство и помогать. А второй раз я поехала к нему, когда узнала, что операции на сердце мне не избежать. Я хотела увидеть его снова, быть может, в последний раз. Мы хорошо поговорили тогда, душевно, и я подумала: вот и все, больше я его не увижу. И… не стала записывать его телефон, специально, чтобы удалить всякий соблазн. И поэтому, когда я так испугалась там, в больнице, когда Горлов позвонил, я решила заехать опять – предупредить Илью. У меня и в мыслях не было чего-то такого – ужасного, но этот необъяснимый страх… И когда я вошла в дом и окликнула его, он мне не ответил… И когда я увидела его на полу в крови, я сразу поняла – смерть… смерть до меня уже побывала здесь. А потом я прочла то, что он успел написать. И мне все стало ясно.

– Что вам стало ясно? – спросил Страшилин.

– Что я опоздала. Что это Горлов, Матушка Аристарх его убил. И я осознала одну вещь… Именно это повергло меня в такую панику, что я побежала оттуда.

– Что же это было, мать игуменья? – спросила Катя.

– Что прощение порой может все лишь испортить, все безвозвратно погубить.

Когда она потом подписывала протокол, рука ее тряслась.

Бакулевский кардиологический центр, полный больных, жил своей жизнью и знать не хотел ни о каких тайных признаниях пациентов. Тут мерили все своей собственной меркой. Некоторые вещи здесь вообще казались лишними. Другие – малозначащими и не имеющими смысла.

Но смысл существовал!

Катя поняла это… Она вдруг ощутила безмерную печаль именно потому, что они раскрыли это дело. И произошло это вот так.

Но Страшилин в тот момент испытывал совсем другие чувства.

– Номенклатура, – процедил он уже во дворе кардиоцентра, закусывая в зубах вожделенную сигарету, – старая номенклатура в огне не горит и в воде не тонет. Но смерти боится. Единственное, чего она реально боится, – это умереть. Административный опыт работы ее востребовали в церковной структуре – это после административного отдела ЦК КПСС – нет, вы слышали, Катя? Приспособляемость феноменальная у номенклатуры. И даже если один государственный строй рушится, все, как стая галок, перелетают на новые позиции и занимают места. И при этом – худший вид фарисейства. Она, Евсевия, верит тому, что поступала правильно. И я допускаю, что она действительно все случившееся пропускала через себя, переживала. Отсюда и сердце никудышнее у старухи. Но это же… это же такое фарисейство!

– Старая и больная, как они все, – сказала Катя. – И не надо злиться, Андрей Аркадьевич. Не на кого тут уже злиться… Она назвала нам имя убийцы, но… Мы поедем к Горлову в санаторий?

– Ее слова против его. Тут вариант только один – ее слова против его, – повторил Страшилин. – Вот такая ситуация у нас в самом конце. При этом все показания – и свидетельницы-соседки, и водителя – как раз против игуменьи. Даже если все эти старые номеклатурщики из ее записной книжки, бывшие партбоссы подтвердят, то… Все это лишь слова. У нас фактов нет против Горлова. Соседка Балашова видела его на участке Уфимцева, это плюс, но произошло это в начале шестого вечера. Когда тело нашли в полдень на следующий день, эксперт о времени наступления смерти нам сказал очень расплывчато – от двадцати до шестнадцати часов. Горлов его мог убить в шесть, и она, игуменья, в девять тоже могла его прикончить, согласно материалам судмедэкспертизы.

– Значит, вы не верите игуменье Евсевии? – спросила Катя. – Ваше правило не верить ни свидетелям, ни подозреваемым. Значит, вы…

– Старухе я верю, и знаете, почему?

– Почему? – Катя совсем потерялась.

– Она сказала, что включила телевизор там, в доме, когда увидела труп. И это правда, потому что звук его слышали оба свидетеля. И такое придумать, чтобы соврать, просто невозможно. Такую несуразную нелепость. Это правда, она не лжет. Она в панике сделала то единственное, что, как ей показалось, надо сделать, чтобы шофер, который ждал на улице, если его спросят в полиции, сказал – да, мол, в доме включили телевизор. Значит, тот, кто там жил, после ухода игуменьи остался цел-невредим.

– Но я читала протокол допроса водителя Коваля. Он ничего такого не сказал нам.

– И этот факт лишь в плюс – между ними нет предварительного сговора, – Страшилин достал из кармана записную книжку игуменьи. – Опросим всех отмеченных старых номеклатурщиков насчет прозвища «Матушка». А потом под звуки фанфар – в санаторий к «Матушке» на поклон.

Катя смотрела на больничные окна кардиоцентра.

– Вы думаете, Горлов признается в убийстве? – спросила она.

Страшилин швырнул окурок и наступил на него каблуком.

Глава 48

Мотив

Катя готовила себя если не к сражению, то к сильному противодействию, противостоянию – в самом конце этого дела.

Но, видно, суждено ей ошибаться каждый раз снова и снова. Противостояния не вышло.

Сначала она просто ждала в управлении уголовного розыска в главке на Никитском, куда они со Страшилиным приехали после допроса игуменьи Евсевии. Страшилин поручил немедленно проверить список свидетелей – сначала просто по телефону в виде оперативной информации, оставляя все допросы, как всегда, на потом.

Сыщики обзванивали фигурантов из записной книжки Евсевии – всего таких оказалось одиннадцать.

Выяснилось, что двое уже убыли с миром на Кунцевское кладбище, третьего похоронили с почестями на Новодевичьем. Еще двое уже не помнили своих собственных имен, страдая на пороге девяностолетия болезнью Альцгеймера. Но зато остальные «номенклатурщики», «протезно-костыльные войска» из числа как бывших работников бывшего аппарата ЦК, так и назначенцев, некогда проходивших всю эту партийную проверку, как верблюды сквозь игольное ушко, отвечали подробно и обстоятельно, охотно и многословно, ударяясь в воспоминания.

О да, «Батюшка» и «Матушка», звали их так. Уфимцев – он подписывал, называлось «сходить к Батюшке на поклон». Но он ничего не подписывал без негласного заключения «Матушки» – Аристарха Горлова. Почему его звали «Матушка»? А так, ради хохмы… Хотя хохма порой заканчивалась одним расстройством. Уж так повелось – «Батюшка» и «Матушка». Начальник отдела административных органов ЦК в ранге министра и его референт советник-всезнайка, которого опасались, как серого кардинала. К «Матушке» Горлову на поклон не ходили, ходили «показываться» – он беседовал с каждым кандидатом и определял, годен тот занять вакансию в МИДе, или в Генеральной прокуратуре, или даже в КГБ, о! И такое тоже случалось.