поднял брови, быстро притушил сигарету, лавируя, прошёл среди грузных малиновых и белых чайных роз, засучивая рукава и удивляясь своей прыти.
Он встал рядом с Добровским, неудобно, но упорно и умело управлявшим двуручной пилой. Быстро сам наклонился, поймал отполированную, правильно кривую ручку.
– Давай… Те. Давайте вместе.
Вася только кивнул: «Давай, мол, горожанин, берись, раз пришёл».
Раз… Раз «на ноготь»… Два. Раз, два. Раз, два. Раз-два, раз-два, раз-два-раз-два-раз-два. Сначала медленно, потом, с каждым разом ускоряясь, Алёшка поймал сильный ритм, потом, всё более и более упруго, стал добавлять, по пологой дуге прижимать, чуть раскачивать всё ускорявшуюся зубастую сталь.
Вася сразу почувствовал, как этот разряженный мальчишка повёл вторым ритмом, отвёл на себя пилу, подал по пропилу, повторил, примерился, а потом спокойно, незаметно, но очень просто взял на себя подачу. И внешне так же сурово и бесстрастно, а внутри всё больше улыбаясь отцовским сердцем, Вася одобрил уверенную руку.
Только командира полковой разведки не проведёшь – он одним полувзглядом заметил две тени, прячущиеся в хате за шторами. Улыбнулся кошачьей женской хитрости. Продолжил пилить, примечая зажившие шрамы на пальцах жениха – явно от плотницкой работы. «Это дело», – отметил про себя.
Допилили быстро, даже неожиданно быстро. Грушевый чурбак, повыше Алёшки, опасно качнулся. Алёшка, крякнув, вскочил и поймал тяжесть. Чуть наклонил, чтобы Вася вынул защемлённую пилу из пропила. Вася тяжело, опираясь на колени, встал. Перебитые ноги противно ломило и кусало. Но он же был ещё такой молодой, да? Сорок четыре – это же тьфу!
«Так. Сейчас. Увидите».
Вася оглянулся. Цветы, краса и гордость Таси, были посажены так, что земли было не видно. Уронить бревно – покалечить такую красоту… Нельзя. Обрадовавшийся появившейся возможности, Вася распрямился.
– На, Алексей, держи… Те. Держите пилку.
А сам, весело предвкушая непосильную тяжесть и свою привычную силу, чуть присел, обнял бревно, сцепил руки в замок, нажал, упёрся и… ничего. Чуть оторвав бревно на ладонь, он крякнул и поставил деревянную дуру на место. Тяжело. Слишком тяжело. Ноги. Ноги заныли, понимаете? Понимаете? Да что же это? Ведь всегда такую тяжесть швырял через себя, а тут… Да ещё Алёшка… Вася подумал, что злоупотребил наливкой. Сердце закусало от огорчения. Да как же так? Вот так, просто, очевидно – и так глупо. Он постоял озадаченно, не замечая, как губы сжались в злую ниточку, всё пытаясь найти в своих верных руках нужную силу, но… А что делать-то? «Кино и немцы»… И три пары глаз на него смотрят. На него, только что утратившего привычную с морской юности уверенность. «Господи… А ведь Тася-то, Тася-то понимает. Она одна понимает», – страшная догадка мелькнула. «Господи…» Такое горькое, скользкое, кислотное разочарование обожгло его, повело хуже невыпитой водки, что Вася даже испугался. Впервые испугался – своей мужской слабости. Так не должно было быть, так нельзя, неправильно было, чтобы в такой день, да перед всеми – вот так.
Сколько мыслей, сколько злых слов, невысказанного и невыразимого пронеслось сквозь него, не передать. Он удивился этому подлому привету неожиданной старости и… как-то в одно мгновение потух, но не подал виду, угрюмо задавил огорчение. Так внешне крепкое дерево знает о трухе внутри себя, лишь повыше поднимает ветви и горделиво ждёт сильного ветра. Чтобы хрупнуть и разом упасть – в свой час. Так и случается в жизни каждого героя.
Ещё не успело сердце скукситься, не успела слюна растворить вкус крови во рту, не успел Вася ничего понять, как вдруг Алёшка быстро нагнулся, положил пилу среди полуденно-бесцветных матиол.
– Сейчас. Сейчас, Василий… Валентинович, – он перехватил тестеву руку, поставил узкий носок австрийского «шуза» среди невзрачных стебельков, примерился. – Сейчас всё будет… Ну-ка! – и одним сильным толчком уронил бревно на узенькую тропинку.
«Гуп!» – дальний конец бревна ухнул в мать сыру землю так, что гул прошёл по всему участку. (Тузик поперхнулся и на всякий случай прикрыл лапой дверь в будку.) Алёшка быстро взялся за ещё тёплый, кисло-сладким вареньем пахнущий розовый спил, приподнял конец груши, упёрся, мед-лен-но рас-пря-мил-ся и, переступая, опять поставил бревно «на попа». И опять – лёгкий толчок – «ГУП!!!»
Вася только поднял густые брови. Бревно легло чётко по тропинке. Жених снова поднял бревно, прицелился, уронил, «гуп!», поднял-прицелился-уронил-«гуп!», поднял-прицелился-уронил-«гуп!». За какую-то минуту, в несколько приемов добросал бревно до поворота тропинки к сараю. Толчок вправо – «гуп!» – опять вправо – «гуп!» – и бревно чётко легло возле кроличьей клетки, будто там ему и родиться лавочкой напротив открытой двери в сарай. Только сигарету покурить хорошему хозяину. Алёшка, не глядя на тестя, сел на тяжёлый ствол, достал сигарету из-за уха, прикурил, затянулся. Хорошо, спину не сорвал. Но внутри всё дрожало.
Послышались Васины чуть шаркающие шаги. Будущий тесть сел на бревно рядом, медленно выпрямил ноги, почиркал зажигалкой. Они так и сидели рядом, молча курили, рассматривая чёрное нутро большого сарая. В глубине довольно рохкал сытый поросёнок, на насесте сонно сплетничали куры, из-под крыши полетел мусор – ласточка деловито проветривала свой глиняный шар и рассматривала людей внизу.
Мужчины задумчиво и чуть хитро улыбались, не глядя друг на друга. Это было здорово.
Из сарая пахло смолистыми дровами, углём, соломой, сеном, всяким подсобным железом, солидолом, керосином, припасённым комбикормом – так по запаху можно определить сарай доброго хозяина. Но поверх всего хозяйского духа могуче и торжественно разносились бесчисленные ароматы сушащихся трав – на частых вешалах под потолком висели сотни пучков, укутанных в чистую марлю. Это было эдакое «лекарское» царство Таси.
Обнаглевшая ласточка уронила горячий «подарок» прямо на носок «шуза». Алёшка поднял голову и замер.
Удочки.
Пять удочек на специальных крючках. Ореховые, длиннющие, во всю протяжённость крыши сарая, по всей науке оснащённые удочки. Это было что-то.
Вася глянул на обалдевшего мальчишку. «Наша порода».
– Любишь это дело?
– Да. А… Ну… Скажите, Василий… Валентинович, а здесь есть где речка? Рыба какая? Щука? Карась? Что? Окунь, может? Хлеб, каша, червяк? Далеко?
– Есть. Покажу. Но есть одно «но».
– ?
– Пойдём.
И хитроумный Вася повёл жениха за угол погреба, чтобы не видно было наблюдательницам.
– Вот что, Алексей… Алёша, – начал Вася. – Вы… Ты… Ты парень неплохой. Даже не так. Хороший. Я хорошего человека чую сразу. Но…
– Что – «но»? – Алёшка чуть прищурился.
– Вот что.
Вася сделал полшага к удивлённому Алёшке, правой рукой неуловимо-мгновенно взял того за брючный ремень и без малейшего усилия поднял «на бицепс». Алёшка не успел испугаться звериной силе и блеску синих-синих глаз, как тесть поставил его на место и очень галантно и вежливо