Энтони поцеловал Оливию, и она закрыла глаза. Его рука скользнула по ее груди, которая скрылась в воде, охлаждавшей и ласкавшей их обоих. Осторожно обхватив ее отвердевший сосок указательным и большим пальцами, он стал постепенно усиливать нажим, пока она не застонала и не вздрогнула; жар ее тела резко контрастировал с прохладным плещущимся морем.
Он чуть подтолкнул любимую назад, на свою согнутую в локте руку и свободной рукой провел по ее гладкому животу. Пальцы его скользнули в темный треугольник мягких волос, и он коленом раздвинул ее бедра, открывая путь прохладным ласкам моря, а его пальцы последовали за водой. Тихие стоны Оливии превратились во всхлипывания, море стало источником наслаждения наравне с рукой Энтони, и он использовал его, зайдя еще глубже, где Оливия поплыла, откинувшись на его руку; ее тело раскрылось ему навстречу, уступая двойным ласкам.
Она плыла, закрыв глаза, превратившись в сгусток чувственного наслаждения и став единым целым с водой, которая держала ее и ласкала настойчивыми пальцами любовника.
Оливия и не заметила, как Энтони вновь прижал ее к себе и вынес на берег, а потом уложил на пенистую полосу прибоя. Она потянулась к Энтони, приподняв бедра, и он со всей страстью овладел ею; их слияние было столь полным, что она не ощущала себя вне тела любимого, которое теперь заполняло и поглощало все ее существо. Охваченная волной бесконечного наслаждения, Оливия беспомощно отступила перед необузданной радостью экстатического финала…
Она медленно возвратилась к действительности, остался только шелестящий шум прибоя. Оливия вздрогнула в объятиях Энтони.
— Какой необычный урок плавания, — прошептала она.
Он тихо рассмеялся и, встав, поднял ее с песка.
— А теперь быстрее иди сюда.
Она растерянно замерла, все еще находясь во власти пережитого. Энтони схватил ее за руку и потянул обратно в воду; его руки нежно, но без вожделения вымыли все укромные местечки ее тела.
— Беги, — сказал он. — Там, у костра, есть полотенца. А я еще поплаваю.
Он развернул ее лицом к костру и шутливо шлепнул, направляя вперед, отчего Оливия окончательно пришла в себя.
Она побежала по мелководью, стуча зубами от холода. В воздухе восхитительно пахло жареным цыпленком, а потрескивание твердой корочки и шипение капающего в костер жира заставили Оливию почувствовать зверский голод. О, какое это чувство, когда сладкая истома после пережитого наслаждения борется с бодрящим действием холодной воды и вечернего ветерка, ласкающего влажную кожу!
Как Энтони и говорил, у костра лежали полотенца. Она схватила одно из них и насухо вытерлась, глядя на море, где мощными взмахами рук разрезал волны одинокий пловец.
Неужели черное облако отвращения вновь окутает ее? К счастью, радость любовных объятий не исчезала.
Оливия придвинулась ближе к огню, чтобы согреть ноги. Энтони тем временем вылез из воды и побежал по берегу; с его волос стекали струйки воды.
Глядя на него, Оливия наслаждалась красотой его тела: маленькими кружочками сосков, плоским твердым животом, спокойной плотью среди потемневших от воды золотистых завитков, сильными ногами.
— Прекрати! — со смехом воскликнул он, взяв полотенце и энергично растираясь. — Ты вгонишь меня в краску.
— Фу! — фыркнула Оливия. — Мне казалось, что именно ты восхищаешься человеческим телом, толстым и худым, стройным и скрюченным. Все существа достойны восхищения. Разве это не твои слова?
— Совершенно верно, — кивнул он и, выхватив у нее из рук мокрое полотенце, скользнул взглядом по ее телу, лаская каждую клеточку.
Оливию била дрожь, она нагнулась, чтобы взять другое полотенце.
— Ты замерзнешь! — воскликнул он и принялся растирать ее, поворачивая и сгибая, как тряпичную куклу. Закончив, он с удовлетворением отбросил полотенце, взял одеяло и плотно завернул в него Оливию. — Вот так. Теперь ты готова лечь спать.
— Я думала, ты собираешься меня рисовать. — Оливия еще плотнее закуталась в шерстяное одеяло.
— Утром, когда тебя согреет солнце. — Он подбросил дров в огонь. Цыпленок тотчас аппетитно зашипел. — Ужин скоро будет готов.
— Прекрасно. Я умираю с голоду. — Она села у костра, завернувшись в одеяло.
Энтони открыл корзину и достал из нее буханку хлеба, сыр, флягу вина и два оловянных кубка.
— Сегодня можно есть руками.
— Само собой. — Оливия взяла кубок и хрустящую горбушку хлеба. От него исходил такой аромат, как будто его только что вынули из печи. — А ты не собираешься завернуться в одеяло?
— Мне не холодно, — ответил он со своей загадочной полуулыбкой.
— Тогда ты не должен возражать, если я буду любоваться тобой, — проговорила она с набитым ртом.
Энтони в ответ лишь рассмеялся и, присев у костра на корточки, проверил готовность цыпленка острием кинжала. Отблески пламени тотчас заплясали на его загорелой дочерна коже.
Укрывшись одеялом, Оливия пила вино и с откровенным обожанием наблюдала за ним. Внезапно она вспомнила о Годфри Ченнинге и о том, что бы он подумал, увидев ее сейчас. Затем ее мысли осторожно переключились на Брайана — она как будто пробовала больной зуб, ожидая, что воспаленный нерв может в любую секунду вспыхнуть болью.
Энтони между тем отломил куриную ножку.
— Ты замерзла? — спросил он, не глядя на Оливию, но тем не менее почувствовав произошедшую в ней перемену.
— Нет, — ответила она, уткнувшись подбородком в подтянутые к груди колени. — Нет, ни капельки. — Теперь голос ее прозвучал очень решительно и твердо.
Только почувствовав облегчение, Энтони понял, как сильно он боялся вновь увидеть отстраненность и антипатию в ее глазах, и с удвоенной энергией принялся за цыпленка.
Они ели и пили вино при свете костра, а луна поднималась все выше и выше, заливая море своим серебристым светом.
Позже Оливия лежала на одеялах в кольце его рук. Ее тянуло в сон, но ей не хотелось закрывать глаза — так прекрасна была эта звездная ночь. После любовных объятий Оливию охватили сладкая истома и умиротворение, и даже уверенность в эфемерности нынешнего состояния не могла прогнать ее тихую радость. Ей казалось, что все ее раны затянулись. Многие годы спустя она будет вспоминать, как лежала под этим грубым одеялом при свете костра, прислушиваясь к баюкающему плеску волн, ощущая сильное тело Энтони и положив голову ему на плечо. Многие женщины… большинство женщин… за всю свою жизнь, какой бы долгой она ни была, ни разу не испытывали такого пронзительного счастья.
Эта единственная любовь с ней на всю жизнь, и это лучше, чем годы спокойного и ничем не примечательного однообразия, даже освещенного вспышками страсти, которая случается между мужчиной и женщиной.