Читать интересную книгу Джимми Хиггинс - Эптон Синклер

— Не тужи, при солдатском жалованье такие числа и выговаривать не придется! — успокоил говорившего бывший слесарь из штата Нью-Йорк. Лично он не жалуется — он, когда хочет есть или пить, обычно показывает руками, ну они и тащат одно, другое, третье, пока, наконец, не догадаются, чего ему нужно. Но вот как-то раз он познакомился с французской девушкой — недурненькая была такая — и решил угостить ее на славу; пригласил в ресторан и нарисовал курицу, пускай, мол, принесут жареную. Девушка полопотала по-своему с официантом, тот и притащил им пару яиц всмятку. Вот как во Франции кавалеры угощают барышень!

IV

Джимми Хиггинса посадили на грузовик и повезли. Теперь-то уж наверняка на войну, можно не сомневаться! По дороге в два ряда шел сплошной поток грузовиков и фур, груженных французскими солдатами и боеприпасами; навстречу им тянулись обозы с ранеными французами. Движение ни дать ни взять как на Бродвее в часы пик, только здесь все окутывали тучи пыли, из которых на миг возникали напряженные лица шоферов с налитыми кровью глазами. То и дело образовывались пробки, и люди неистовствовали, ругаясь на всех языках, а штабные машины, которые спешили, как на пожар, съезжали с шоссе и пробирались пыхтя по грунту. Тем временем рабочие-негры из французских колоний поспешно латали дорожные выбоины.

Джимми высадили в деревне, где разместилась ремонтная часть. Там в длинном сарае из рифленого железа, какие армия воздвигает за одну ночь, работало десятка два людей. Джимми не стал канителиться с оформлением, а сразу скинул куртку и начал помогать. Он видел, что дел здесь уйма: мотоциклы прибывали со всех сторон, иной раз на грузовике навалом, с разными привычными для механика повреждениями, но нередко и с такими, о которых в мастерской Кюмме никто и понятия не имел,— мотались куски шин, изрешеченные шрапнельными осколками, рамы после взрывов были выгнуты самым причудливым образом, и страшные пятна крови на них довершали печальный рассказ.

Это был один из многих участков, куда двинули американцев, чтобы заполнить брешь во французской обороне. Поблизости стоял запасной батальон, а за деревней несколько человек разбивали лагерь для госпиталя. Фронт проходил милях в тридцати, и оттуда все время доносился негромкий тревожный гул канонады, подкрепляемый, точно ударами исполинских молотов, уханьем тяжелых орудий. В этом дьявольском аду сгорали ежечасно миллионы долларов, гигантская мясорубка день и ночь без передышки вот уже четыре года молола человеческие тела. Под грохот этих пушек можно было стать либо ярым пацифистом, либо ярым милитаристом, но немыслимо было остаться равнодушным, говорить: «Мне все равно!» — а в душе сохранять раздвоенность.

И тем не менее Джимми ощущал эту раздвоенность. Ему хотелось наказать и гуннов, заваривших кровавую кашу, и тех злодеев у него на родине, которые жирели от войны, тоже не очень-то заботясь о человеческих жизнях. Кстати, Джимми попал в действующую армию в критический момент, когда там не было ни американской артиллерии, ни обещанных пулеметов и аэропланов. Газеты в США открыто негодовали по этому поводу, армия тоже роптала. «У всех у них на уме только политика да взяточничество!»—возмущались солдаты, и Джимми горячо ухватился за эти настроения. Он объяснял товарищам, что американские капиталисты укрепляют сейчас свои позиции, а уж после войны они схватят за горло демобилизованных! Люди теперь созрели для таких разговоров, и маленький механик торжествовал, видя, какими суровыми становятся их лица. Уж будьте уверены, такие примут все необходимые меры! И Джимми переходил к практическим советам по поводу необходимых мер.

V

Но такие минуты выпадали не часто — лишь когда ветер относил в другую сторону гул канонады и наступала тишина. Все остальное время мысли Джимми были прикованы к фронту, как и мысли многих тысяч людей вокруг него, которые, сжав кулаки и стиснув зубы, жили одним желанием—уничтожить кровожадного зверя. Подъезжали серые санитарные автомобили, и Джимми видел, как из них вытаскивают на носилках накрытых простынями раненых с забинтованными головами и восковыми лицами. Он видел французов только что с передовой, натерпевшихся там бог знает каких ужасов. Падая от усталости, сгорбившись в три погибели под тяжестью походного снаряжения, брели они по дороге. В тот день, когда Джимми увидел их в первый раз, с самого утра безостановочно лил дождь, и земля, стертая в пыль тяжелыми грузовиками, превратилась в грязь, где люди увязали по самые щиколотки. Французы были забрызганы ею с ног до ^головы,— из-под стального шлема виднелись только облепленная грязью борода, кончик носа да глубоко запавшие глаза. Эти люди остановились на отдых близ сарая, где работал Джимми, и, повалившись на мокрую землю, тут же уснули — скотина и та не могла бы спать в таких лужах! Не требовалось знания французского языка, чтобы понять, сколько выстрадали они. Господ»! Так вот, значит, что там происходит!

Джимми благодарил судьбу, что он находится в некотором отдалении от самого страшного. Но то, чем утешился бы трус, не могло успокоить его надолго, ибо он никогда не был трусом и не привык, чтобы вместо «его страдали и боролись другие. Джимми стала мучить совесть. Если такой ценой приходится добивать зверя и защищать демократию, чем же он лучше других?! Почему это ему положено жить в тепле, спать на сухой постели и получать хороший паек, когда французские рабочие валяются под дождем в окопах?

Джимми пошел к себе в мастерскую и начал работать сверхурочно без всякой платы, чего вовек не стал бы делать ни для Эйбела Гренича, ни даже для старого Кюмме. Целых три дня его обуревали милитаристские настроения, и революционные идеи, на которых он был воспитан, совсем вылетели у него из головы. Но потом он поспорил с одним рыжим оранжистом[19], и тот заявил, что каждый социалист — в душе предатель и что после войны надо послать на них войска и всех их перестрелять. Джимми в своем гневе зашел дальше, чем следовало, и получил потом основательную проборку от старшего офицера. Это опять распалило в нем на несколько дней пролетарские чувства, и он возмечтал о революции — сейчас, немедленно, невзирая ни на каких фрицев.

VI

И все же в основном Джимми Хиггинсом владело теперь стадное чувство. Его желания совпадали с желаниями его товарищей: не допустить зверя на эти красивые французские поля, в эти старинные и столь непривычные для американского глаза деревни, в американские госпитали и лагери отдыха, в бараки Ассоциации молодых христиан и, уж само собой разумеется, в мастерскую, где Джимми чинил мотоциклы! Но, к сожалению, зверя задержать не удавалось: он делал прыжок за прыжком и с каждым днем все приближался! Деревня, в которой работал Джимми, была расположена близ долины Марны — здесь проходила дорога на Париж, а зверь рвался к Парижу, он был уверен, что попадет в столицу Франции!

Гул орудий становился все слышнее, а вместе с ним росли панические, порой самые невероятные слухи. Транспорта на дорогах стало больше, но движение замедлилось, так как немцы держали под обстрелом дорогу, и это создавало пробки; недавно огромный снаряд угодил во французский артиллерийский обоз всего в двух милях от мастерской.

— Если так будет продолжаться, нас, наверно, переместят подальше в тыл,— заметил сержант, начальник Джимми.

А вдруг не переместят? — испугался Джимми. Вдруг забудут? Разве кто-то обязан помнить об эвакуации ремонтной мастерской в нужный момент? А что, если немцы прорвутся сюда вопреки всем расчетам? Да, не ожидал Джимми Хиггинс столь серьезного оборота дел, когда нанимался в лисвиллской вербовочной конторе!

В мастерской повесили сигнальный колокол, всем рабочим выдали противогазы и заставили научиться надевать их по сигналу тревоги. Джимми был так напуган, что начал всерьез подумывать о бегстве; но такова уж необъяснимая черта человеческой натуры, что сбежать-то он сбежал, да только в другую сторону! Вот как это произошло. В мастерскую вошел начальник и спросил, обращаясь ко всем:

— Кто из вас умеет ездить на мотоцикле?

Видели вы когда-нибудь, чтобы парень, который чинит мотоциклы, не умел на них ездить?

— Я умею! — И Джимми выступил вперед.

То же самое заявили и остальные.

— А в чем дело? — полюбопытствовал Джимми, который должен был всегда все знать.

— Французы просят срочно полдюжины мотоциклистов. У них погибло и взято в плен несколько человек.

— Ну что ж! Я готов! — сказал Джимми.

— И я!

— И я!

— И я тоже!

— Ладно,—сказал офицер и отобрал шестерых: — Вот вы, и вы, и вы. !А вас, Каллен, я назначаю командиром. Явитесь все в штаб французской армии в Шато-Тьерри. Вы знаете, где это.

— Еще бы! — отозвался Каллен.— Я там бывал! Джимми никогда не был в Шато-Тьерри, но знал, что это где-то за Марной. Офицер дал ему карту и показал, через какие деревни надо ехать. Джимми и его спутники повторили названия этих пунктов на свой, американский, лад, не делая никаких уступок дурацким особенностям французского произношения: «Уайперс, Риме, Вердун, Дэвил-Вуд, Арм-ин-тирс, Сейнт-Мил»,— все эти места Джимми уже знал понаслышке, а также не то Кантинни, не то Тинканни, где американцы одержали на прошлой неделе первую блестящую победу. Итак, Джимми отправлялся в Шато-Тьерри под командованием рыжего ирландца, который на днях заявил, что все социалисты — предатели и надо их всех перестрелять.