Читать интересную книгу Вперед в прошлое 7 (СИ) - Ратманов Денис

— Ты понимаешь, что делаешь? — наехала она на меня, захотелось голову в плечи втянуть и проблеять: «Тетенька, я так больше не буду».

— Нас не пустят в палату! — снова с претензией произнесла она, а потом затараторила: — Там в сумку заглядывают, смотрят, что несешь! И чуть ли не обыскивают. Что, нельзя было домой это отвезти?

Так, стоп! Нельзя позволять ей командовать, а также нельзя оправдываться и принимать правила игры. Кто она такая, чтобы меня в чем-то упрекать? Потому я спросил:

— Простите, «нас»?

Алла Витальевна, которая собралась воспитывать глупого подростка, то есть меня, раскрыла рот, потеряла нужную волну, растерялась:

— Что — нас? Ты о чем?

Память взрослого подсказала, что сейчас самое время надавить, а во мне нынешнем пробудился страх перед злобной училкой или строгой матерью, но я себя пересилил.

— Вы говорите, что Юра вас избегает, так?

— Так, — кивнула Алла Витальевна, в ее голосе читалась настороженность, хваткая женщина чувствовала, что ее пытаются прогнуть, но не понимала, где именно.

— Следовательно, если вы войдете вместе со мной, он замкнется, и разговора не получится, так?

Она кивнула, потом мотнула головой и возразила:

— Ты один, что ли, туда собрался⁈ Откуда я знаю, что ты будешь ему говорить? Вдруг навредишь еще больше?

В голове не осталось слов, кроме матерных. Кажется, я начал понимать Юрку, готового хоть на вокзал, хоть на мороз, лишь бы подальше от этого барана в юбке. Теперь ясно, почему у нее нет ни детей, ни мужчины: кто ж такую выдержит? Интересно, до нее можно достучаться, или она безнадежна? Вообще-то правильнее с нею психиатру поработать и объяснить, в чем она неправа.

— Юра готов отказаться от жизни в сытости и в тепле, умереть на вокзале от холода, так вы его допекли… Вы правда считаете, что можно навредить еще больше? Он не будет со мной разговаривать, если зайдете вы, и слушать ничего не станет. — Так очень хотелось сказать, аж язык чесался, но я нашел в себе силы смолчать.

Вдохнул, выдохнул и произнес другое:

— Вспомните себя в двенадцать или четырнадцать лет. Вы ссорились с родителями?

Алла Витальевна кивнула, межбровная морщина чуть разгладилась. Неужели получится наладить с ней контакт хоть немного?

— Когда обижались на них, вам не хотелось с ними говорить, но хотелось с кем-то поделиться. Вспомните себя маленькой, так же было?

Кивать она больше не стала, но в глазах читался интерес.

— Вот и он на вас злится. И если мы войдем вместе, просто будет молчать и дуться. Но если поймет, что я сам по себе, то раскроется и, возможно, получится его в чем-то убедить. К тому же сумки бросать нельзя. Кому-то придется с ними постоять в коридоре.

— Ладно, — махнула рукой она, и мы пошли: она — гордо шествуя впереди, я — грохоча тележной по больничному двору и вертя головой по сторонам.

В дурдоме мне бывать не доводилось, и воображение умножало на десять убогость и безнадегу обычных больниц, рисовало серые стены и потолок, как в тюрьме, мрачные палаты со множеством коек, стенания и вопли буйных, хлесткие команды здоровенных санитаров. В общем, боль, страдания и тлен.

В отделение с сумками мы не пошли. Сперва я на улице под козырьком подождал, когда Алла Витальевна доложит лечащему врачу Чумы о моем визите, потом она меня сменила, закурила и проговорила:

— Иди на второй этаж. В коридоре ждет заведующий отделением, Антон Станиславович. И… удачи.

Последнее она сказала без энтузиазма, как человек, который ввязался в авантюру, не рассчитав силы, сдулся и готов был к любому исходу, даже к капитуляции, лишь бы завершить начатое хоть как-то.

Я вытащил из рюкзака сложенные в пакетик «сникерс», жвачки «терминатор», пачку печенья и пару кистей винограда — соскучился, наверное, Юрка за южными фруктами — и вошел в здание больницы, поднялся по лестнице, настороженно прислушиваясь к подозрительным звукам.

Ждущий у двери заведующий, похожий на индийского актера, смуглый и с печальными глазами, такими черными, что зрачка не разглядеть, заглянул в мой пакет, дал одобрение на передачу и кивнул на дверь.

— Идем.

— Антон Станиславович, — окликнул его я, инстинктивно повернулся назад, чтобы посмотреть, не идет ли тетка Чумы по лестнице, ведь собирался говорить о ней.

— Что? — вздохнул врач.

— У меня просьба. Очень большая просьба, и касается она пациента Чумакова. Вы его лечите от бродяжничества, токсикомании, зависимости от табака… не знаю, от чего еще. И, наверное, думаете, что он конченый.

— Он сложный, — уклончиво ответил Антон Станиславович, закрывая дверь.

Мы остались на площадке в коридоре.

— Аллу Витальевну вы хорошо знаете? — спросил я. — Вот где сложный человек.

Врач свел брови у переносицы, я объяснил:

— Мне кажется, надо провести с ней беседу, чтобы она поменьше давила на Чумакова.

Антон Станиславович чуть не рассмеялся, качнул головой.

— Я, конечно, верю во все хорошее, но взрослые, а тем более пожилые люди, не меняются. Но я попробую… еще раз. — Он посмотрел на меня… с надеждой, что ли.

— Может, попытаться ее убедить, чтобы сдала парня в интернат? — предложил я. — Он же все равно сбежит, она невыносимая.

— А пойдет ли он туда? — с сомнением произнес психиатр, похоже, насчет невыносимости Аллы Витальевны он был со мной согласен. — Такие убегают снова и снова. Их ловят, лечат, откармливают, а они снова убегают.

— Попробую его убедить, — пожал плечами я, и врач покачал головой, открывая передо мной железную, как в тюрьме, дверь в отделение.

Действительно, с чего бы ему мне верить — он ведь не знает про дар убеждения. В прошлый раз внушить Юрке ничего не вышло, а вдруг получится теперь? Ну, или просто сработают аргументы. Вдруг его отчаянье достигло такой степени, что он на многое согласен?

В коридоре не было слышно никаких криков и стонов. Пошатываясь, мимо прошаркал тапками мужичок. Обычного вида женщина беседовала с медсестрой на посту. Где буйные? Где страшные дегенераты, которых показывают в фильмах про психушку? В конце концов, смирительные рубашки где?

Пациенты с разными патологиями лежат в разных отделениях? Есть наркология, есть для депрессивных, есть — для буйных. А может, пациенты с разными диагнозами рассортированы по палатам?

Меня завели в комнатушку, где стояли четыре относительно мягких бело-зеленых советских кресла, старых и потертых. Окно, как и все в отделении, было забрано решеткой. Издали донесся вопль, и я напрягся. Показалось, или беснуются те самые буйные больные?

Врач удалился, оставив меня одного. Пришел он спустя минуту вместе с Чумой. Раньше Юрка напоминал зловредного гоблина, но живого. Теперь же казалось, что гоблин умер, а потом его подняли, да неудачно: бледный до синевы, круги панды вокруг ввалившихся глаз, губы синюшные, сам сутулый, голова огромная, тельце тощее.

Увидев меня, Юрка мгновенно преобразился, распахнул глаза, на щеках заиграл румянец. Видимо, мой визит его приятно удивил.

Чума приосанился, подождал, пока Антон Станиславович уйдет. Оббежал комнату, будто пес, вынюхивающий запрещенное, огляделся и как налетит на меня, как сожмет в объятиях!

— Помоги мне отсюда свалить! — пробормотал он дрожащим голосом. — Сдохну! Психом стану!

Ну а чего я еще ожидал?

— Ты как? — задал я дежурный вопрос, чтобы не отвечать, положил в кресло пакет с угощениями.

Юрка сразу же сунул туда руку, достал «сникерс», распаковал его и принялся есть. Тетка, конечно же, приносила ему гостинцы, но он, видимо, демонстративно их не брал.

— Как-как, херово. Сначала к кровати привязали, — пробормотал он с набитым ртом. — Потом стали что-то колоть, и все время спал, еле в сортир доползал. Все лень, рахитом стал, короче.

Он плюхнулся в кресло, положил надгрызенный «сникерс», напал на виноград.

— Вот скажи, какого хрена ей от меня надо? — спросил он, брызжа соком ягод.

Я осторожно ответил:

— Ты можешь мне не поверить, но она хочет тебе помочь.