Егор кивнул, едва выдавил из себя слова благодарности и побрел прочь, но не следом за ведьмами, на Садовую, чтобы оттуда попасть на Литейный, а совсем в противоположную сторону.
Настало время удивиться самому себе. Он не лил слез, не млел, не скручивался спиралью от приступов тоски. Не было мыслей: ах, как же это, ах, за что, ах, почему это выпало именно мне. Егор не размечтался, что все еще может обойтись само собой, и прочее, и прочее... Он шел и думал, что и как следует предпринять, чтобы спасти Димку и обязательно при том убить Ханну и белую сестрицу.
Стемнело. Дул теплый и сырой ветер с Невы. На кустах сирени вспарывались, выбрасывая кончики нетерпеливых листьев и веточек, громоздкие набухшие почки. Егор прошел мимо Никольского собора, по Театральной площади мимо Кировского театра, в который мечтал, но не мог попасть (ему казалось непостижимым, что люди могут так сильно и прекрасно петь, а другие — танцевать, и радовать этим всю ораву посетителей). Очков у него теперь не было, идти слепым он себе позволить не мог, — поэтому не прятал своих колдовских глаз, — и мелкая шушера, паучьи, крысиные, старческие тени разбегались и шустрили, опасаясь его горящих, бледно-синих в полумраке апрельской ночи очей.
Егор давно не собирался с силами, не концентрировался весь в себе и теперь с некоторым радостным изумлением отмечал, что он силен, он уверен, он хладнокровен: вся кишащая в ночном городе, страстно размножающаяся и пожирающая мразь, спешащая ожить после суровой скучной зимы, нисколько не пугала и не угнетала Егора. Он не считал себя заодно с ними, но он и не прятался, не спешил укрыться от них, — он был чужим, но равным среди чуждых ему равных.
На мосту Поцелуев он специально сделал остановку, достал и закурил папиросу «Луч». Ждал того, кто неминуемо всплыл в серой воде канала с остатками черного льда у берегов. Когда утопленник призывно вскинул руки, Егор вдруг, вовсе того не предполагая, как был, в длинном плаще и в шапке-ушанке, бросился вниз с моста, в грязную холодную воду.
Упал на спину, окунувшись на пару секунд с головой, тут же встал, отбросил шапку, и по пояс в воде поспешил к месту, где бурлила вода и радостно кряхтела и вопила рыхлая масса. Закаркали на деревьях вороны, проснулись и забились по воде, спеша взлететь, отощавшие утки; двое вурдалаков-карликов бесшумно вышли из дверцы каземата на бывших Артиллерийских складах, чтобы полюбоваться драчкой, а при случае и поживиться на чужой счет.
Утопленник, а точнее, личина утопленника, сляпанная и оживленная кем-то из тягучей, похожей на клейстер материи, не успела ничего предпринять. Егор вцепился в мерзкую личину и методично, не обращая внимания на змеиные своим проворством и клейкие руки-ноги врага, разрывал того на части, отшвыривая куски тела на берег, где над ним тут же затевали жрачку птицы и крысы. В пять минут драка была кончена. Он убил своего преследователя. Очень устал; помогло дерево, сваленное шквальным ветром в канал еще поздней осенью. По стволу огромного тополя Егор вылез из канала на набережную и двинулся прочь. Он точно знал, что делать дальше: встретиться и посоветоваться с попом, затем решить, как быть с Малгожатой, затем уволиться из дворников ранним утром и отправиться к ведьмам, в квартиру Гаврилы Степановича на Литейный.
4. Девичьи метаморфозыВ то утро, когда Егор оставил ее и пошел дворничать, Малгожата обнаружила, что у нее отсох «ведьмин хвост». О хвосте в ее случае и говорить всерьез не стоило, — просто на копчике имелось два лишних фрагмента. Самый длинный хвост имела ее младшая сестра Молчанка: сантиметров десять в длину, завитый в два колечка. В часы распрей (которые случались непрестанно) сама Малгожата и старшая Ханна-Герла именовали младшую «белесой стервой с поросячьим хвостом». При этом все три дочери Ванды с ранних лет знали, что их рудиментарные отростки на копчиках означают, — они ведьмы, они помечены судьбой, чтобы осуществить Исход и спасти души закабаленных сотни лет назад в земле Санкт-Петербурга (тогда еще не построенного) предков.
То, что Молчанка имела самые белые волосы и самый длинный хвост, делало ее старшей, ее сила была в несколько раз мощнее, чем у Ханны, и несравненно слабее обеих сестер была Малгожата. Но в последние годы она уже не комплексовала в связи с этим фактом. У Ханны хвостик был самым толстым, почти треугольная нахлобучка на ягодицах, и Ханна была самой свирепой и недалекой среди них.
Теперь оба лишних фрагмента у Малгожаты усохли, стали чем-то вроде птичьей ножки; когда она попыталась сесть в кровати, то услышала сухой легкий треск и ничего не ощутила. Нашарила в постели обломавшийся хвостик, повертела перед глазами, отбросила под кровать. Попыталась задуматься, что бы это значило. Собственно, в своем нынешнем положении она должна была ждать любых бедствий и напастей. Судя по тому, сколько ее лечил колдун, часть из них уже поглодала ее тело и ее душу. С отломанным хвостиком кончалась для девушки «ведьмина тропа» — она потеряла свой дар, свою силу. Но Малгожата вовсе не ощутила себя нормальным человеком, более того, будучи ведьмой, она была ближе к нормальным людям.
Когда-то, в счастливом детстве, после поспешного отъезда из Ленинграда, они жили на хуторе в глуши Западной Белоруссии, и Ванда методично, изо дня в день, вбивала им в головы главное дело их жизни и имя главного врага. Не жалела красок на обрисовку уродства, коварства и злобности неведомого и девочкам, и самой бабке колдуна Егора. Ванда выла и проклинала себя за глупость: она теперь считала, что проглядела, как и когда истопник взял мальчика в ученики.
Малгожате исполнилось одиннадцать лет, когда Ванда вместе с Ханной (той было около пятнадцати) съездила на разведку в Ленинград, на поиски Егора. Вернулась Ванда задумчивая, но приободренная. Она узнала, что Егор жил в детдоме, лежал в дурке города Новгорода. Получалось, что малец не по годам умен и находчив, раз сумел запрятаться так далеко и глубоко; но с другой стороны, Ванда начала догадываться, что Егор вовсе не так силен, как его наставник истопник, раз несколько лет мальчик болел и считался сумасшедшим.
Но однажды Ханна при очередном обсуждении будущих баталий хвастливо заявила (и сестры энергично ее поддержали):
— Да мы втроем вашего Егора оттрахаем, он тут же и загнется, и никаких заклятий-треклятий не понадобится!..
— Дура, замолчи, замолчи, убью! — совершенно внезапно рассвирепела ее мать. — Не смей такое говорить, а то сама на себя беду наведешь. Семя колдуна, кровь колдуна, тело колдуна прокляты для вас навеки. Если ты переспишь с ним, или выпьешь его крови, или даже воды выпьешь из той же посуды, вместе с его слюной, то сама станешь проклятой. И его сила, и наша сила изгонят тебя. Ты станешь отверженной, ты станешь невесть кем, и ужасна будет твоя участь! Запомните все трое, — он для вас самое ужасное исчадие, бойтесь даже прикасаться к нему!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});