Тур Хейердал всю жизнь смотрел вперед. Он не любил говорить о прошлых событиях, если, конечно, это не касалось научных исследований. Когда люди просили его рассказать о путешествии на «Кон-Тики», он пытался направить разговор в другое русло. Но для Фату-Хивы было сделано исключение: Тур часто вспоминал проведенные там дни. Наверное, это и неудивительно, ведь с Фату-Хивы все и началось — именно там зародились идеи и философия, оказавшая влияние на всю его жизнь.
По рассказам Хейердала о пребывании на Фату-Хиве складывается впечатление, что Лив была единодушна с ним в решении вернуться домой. На деле все выглядело по-другому. Несмотря на все препятствия или «палки в колесах», как говорил Тур{196}, Лив не хотела прерывать эксперимент, по крайней мере, сейчас. Они собирались, если эксперимент удастся, остаться на Фату-Хиве навсегда, по крайней мере, не меньше, чем на два года. Через год выяснилось, что их план себя не оправдал, и что же? Неужели взять да и сразу бросить все?!
Лив с большой охотой согласилась принять участие в проекте. Она знала, что путешествие потребует от нее изрядного мужества и внутренне была готова к тому, что кое-что может и не получиться. Но ее вера в успех была столь велика, что Лив, преодолев все свои сомнения, твердо сказала «да», полностью отдавшись достижению поставленной цели. И вот теперь Тур хочет домой…
Лив после того, как излечилась на Хива-Оа от болезни, настаивала на возвращении обратно на Фату-Хиву, чтобы Тур, которому было жалко бросить все, не сделав еще одной попытки закрепиться в «раю», понимал: он имеет в ее лице единомышленника. Но удивительное дело: когда на Фату-Хиве у них снова возникли проблемы, сломался Тур, а не Лив.
Тур высоко ценил ее отвагу, она стойко переносила все тяготы и никогда не жаловалась{197}. Она всегда поддерживала мужа и никогда не винила его в том, что все, что они переживают, следствие его «идиотской выдумки». Она никогда не говорила ему, что хочет домой, наоборот — «Фату-Хива стала ее домом»{198}.
Именно Тур, желавший «сбежать на тысячу лет назад, к настоящей жизни в ее наиболее простой и полной форме», до истечения двухлетнего срока первым выбросил белый флаг. Фату-Хива не стала местом, где он хотел остаться на всю жизнь. Здесь нельзя было создать семью. Они беспрепятственно занимались любовью под тропическим небом, и, судя по всему, Лив могла забеременеть «когда угодно, этим распоряжалась природа»{199}.
Впрочем, перспектива забеременеть вовсе не пугала Лив. Поскольку они во всех вопросах положились на природу, она с самого начала учитывала вероятность этого.
«Мать мне говорила, что она не хотела так легко сдаваться, как это сделал отец, — сообщил автору этой книги Тур Хейердал-младший, старший сын Лив. — Она хотела остаться на Фату-Хиве, даже если бы забеременела. Но отец на это никогда бы не согласился. Принять роды в джунглях ему казалось невозможным, при мысли об этом он впадал в панику. Хотя он был биологом, в этом вопросе он плохо разбирался. Мать в целом была более сильной личностью, чем отец, и отличалась более холодным умом. Она доказывала, что если женщины-туземки сотни лет рожали своих детей на острове, то и она это сможет сделать».
Для Лив все проблемы казались решаемыми. Она четко следовала программе пребывания на острове, которую разработал муж, но по ходу дела Тур изменил свои планы, и это Лив не понравилось.
Лив бросила семью, университет и положение в обществе, когда они отправились в путь. Этот разрыв дорогого стоил, но он подкреплял мотивацию — все мосты были сожжены. И Лив, и Тур обладали сильной волей, но вот по части терпения Тур сильно уступал жене. Трудности сваливались на них одна за другой: сначала пришлось бороться с отцом Викторином и Иоане, затем с ливнем, комарами и болезнями и, наконец, с Теи Тетуа и негодяем Наполеоном — и терпение Тура постепенно начало иссякать. Из направляющей силы проекта он превратился в его весло. Незаметно моральное превосходство в их отношениях перешло к Лив.
Кроме всего прочего, была одна вещь, которая, по сравнению с Туром, давала ей преимущество в отношениях с местным населением. В полинезийском обществе важную роль играли танцы и песни, а Лив очень любила и умела петь и танцевать. Тур же в песнях и танцах понимал мало и не особенно ими интересовался. Поэтому Лив было легче найти понимание у туземцев{200}.
Можно не сомневаться, что письмо Терииероо к Пакеекее, где он просил своего брата по вере помочь Тур и Лив на Фату-Хиве, сыграло свою роль в создании отчуждения между норвежцами и туземцами. С другой стороны, нет никаких сомнений и в том, что Лив и Тур сами способствовали этому. От Терииероо они много узнали о полинезийских традициях и технике выживания. Но одну мудрость они все-таки не постигли. Несмотря на то, что они так тесно вошли в ту общность, что царила в доме Терииероо, и он в конце концов их усыновил, Тур и Лив не поняли, что именно эта общность является основой полинезийской культуры. Движимые нетерпением скорее начать свой проект, они даже не познакомились как следует с жителями Омоа. Они отправились в лес уже на следующий день по прибытии, а в тех краях такое поведение было немыслимым. Неудивительно, что туземцы отнеслись к ним с подозрением. Чем они занимаются там, в джунглях? Почему они не хотят жить с нами, как другие гости? Они нас не любят? Еще до того, как отец Викторин прибыл на остров и начал выдавливать их с Фату-Хивы, в воздухе витала напряженность, которая, возможно, заставила жителей деревне проявить столь необычное усердие, выполняя указания падре.
В представлении Тура о первобытной жизни был еще один парадокс. Покинув свое собственное общество, полное стресса, он почувствовал себя почти обиженным, когда увидел, что полинезийцы (так ему, во всяком случае, показалось) лишь занимаются любовью и ждут, пока кокосовый орех упадет с пальмы. Где же их трудовая мораль, задавался он вопросом, восхищаясь при этом неутомимым владельцем плантаций Хенри Ли и очевидно не думая о том, что ищет именно те настроения, которые, как он сам считал, столь серьезно навредили его собственной культуре. Характеризуя туземцев как лентяев только потому, что они не думали о завтрашнем дне, он проявлял неуважение к ним, таким же свидетельством неуважения стала и кража черепов. В этом смысле он был дитя своего времени, когда примитивные народы считались экзотическими, но бесполезными. Обнаруженное европейцами отсутствие у полинезийцев интереса к тому, что произойдет после следующего восхода солнца, создало почву для предубеждений и критики их образа жизни. В первую очередь в этом повинны миссионеры, которые всеми силами старались пробудить у полинезийцев понимание будущего, чтобы определение «страшный суд» приобрело для них какой-то смысл. В колониальное время не было недостатка и в чисто материальном интересе в отношении туземцев, и поэтому их постоянно критиковали за лень и отсутствие стремления трудиться.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});