Читать интересную книгу Выздоровление - Владимир Пшеничников

Уточкин: Вы моего шефа спрашивайте, он ясно сказал…

Кадилин: Ничего Быков не говорил! А это не протокол, это филькина грамота!

Я сказал, что предлагали Маечкина.

Кадилин (Уточкину): Было?

Уточкин: Ничего там не было. С мест кричали.

Кадилин: Так надо было заострить внимание — и все! А зачем после голосования людей дергали?

Уточкин: Никто их не дергал.

Кадилин: Как же не дергал, если даже по протоколу видно, что вытягивали вы объяснения. Вы с этими шутками кончайте! Подзалетишь с вами…

Чилигин все сокрушался, что не смог настоящую аудиторию сколотить из-за «этого сева». «Прошло бы на высшем уровне, Валентин Константинович! А так, конечно… Из пятой бригады только народ был, а эти — надстройка, пенсионеры, обиженные»… Ревунков сразу сказал, что в день собрания отсутствовал, о самом собрании ничего заранее не слышал… вернее, слышал, но передоверился Чилигину, как человеку вообще опытному в этих делах.

К концу разговора Уточкин никого и ничего не слушал. Кричал, что он один выборами занимается, тыщу страниц протоколов глупых прочитал, уши у него болят от телефона… В общем, сплошной стриптиз.

Снова спросил Кадилина: даем в газету? Скажем, под заголовком «Забуксовало собрание»… Нет! «С этой демократией пока одни только недоразумения»!

Щедрин: «Ибо у жизни, снабженной двойным дном, и литература не может быть иная, как тоже с двойным дном. Газеты, например, положительно могут измучить».

Сегодня написал информашку о том, что рабочие и итээровцы дорстроя поддержали кандидатуру Черномырдина в народные судьи. На собрании, одним словом, присутствовал товарищ Кадилин Валентин Константинович.

ЗАЧЕМ ЛЫСОМУ ГРЕБЕШОК?

На восьмом году своего хозяйничанья в Лопуховке Николай Степанович Гончарук понял, что не уважает начальство. Даже так вот: никогда не уважал. Откуда, с чего взбрело это в лысую его голову, определенно сказать трудно. Может быть, просто время такое настигло председателя: пятый десяток его к концу… Но, как бы там ни было, прежнюю свою клиентуру, старинных мордасовских собутыльников, а может быть, их-то и в первую очередь, видеть он не желает и уже редко когда улыбнется им, а то все ухмылка, усмешка — черт те что на лице у него ежится. Вдобавок томила председателя и старая неприязнь к подчиненным, к непосредственным даже исполнителям его воли в виде распоряжений, и с весны с самой желчь напитала Гончарука: ходил он весь желтый, страшный, почти зеленый.

«Как мне все это остоелозило», — невоздержанно говорили воспаленные, провалившиеся глаза председателя.

Доверять теперь Гончаруку многим казалось делом опасным, непредсказуемым, а сам он, наоборот, беспомощным, потому что какую же силу слова и мудрость поступка ждать от уморившегося, а отчасти и в натуре больного человека?

Напрямую с Гончаруком теперь говорил разве что один Филипп Филиппович, лопуховский премудрый Фе-Фе.

«Упускаешь, Степанович, вожжи», — сигнализировал экономист.

«Даже? — ехидно переспрашивал Гончарук. — Ну, тогда подбирай ты их, деловой…»

Перетыкнувшись, старые приятели начинали разговаривать несколько по-человечески.

«Лучше бы меня на отчетно-выборном прокатили, — вздыхал Гончарук, а глаза его потухали. — И чего я трусил, спрашивается? Давно бы уж ходил бы по Мордасову этим… деклассированным элементом. Директором киносети, например…»

В своем недомогании Гончарук почему-то чаще всего вспоминал полусерьезный разговор со вторым секретарем райкома партии Рыженковым. Еще тогда пожаловался он уважаемому до поры до времени начальству на свою усталость. И Рыженков как-то так вошел в его положение… поразмышлял вслух, хотя и кончил все-таки тем, что пообещал прочистить свои каналы в облсельстрое и вагон… брусьев, что ли, пробить, чем подтвердил, что покамест желает видеть Гончарука хозяйственником.

«Пенсионерские мечты, Степанович, — урезонивал хозяина Фе-Фе. — Ты что, думаешь, кино для развлечения массы придумано? Ты думаешь, с киносети план не требуют? Ты так договоришься до того, что мы тут, в Лопуховке, собрались не продукты питания производить для государства, а красиво жить на лоне увядающей природы!»

А между тем после майских холодов природа расцветала, принялись березки на отремонтированном за восемнадцать тысяч колхозном мемориале «Памяти павшим». И абы-как в большинстве своем засеянные поля уж зеленели; но не возвращалось в председательскую душу утраченное равновесие.

«Ведь все нервы попортили вы мне с этим расформированием бригад, — говорил Гончарук экономисту. — Все до ниточки! Терпенья вам не хватило подождать».

«Чего ждать-то?» — спрашивал Фе-Фе, уставший говорить бесполезное «а я-то тут при чем».

«А ждать-то? — вспыхивал Гончарук. — А уже дождались! Да и наколбасить успели… Или не видишь, как приутихли мордасовские леворюционеры? Зря, думаешь, Рыженков намекнул, что команда ожидается поостудить горячие головы?»

И Фе-Фе понимал начальство: команда почти что пришла, а они уже отличились, не ходилось им в «чапаевцах», не работалось тремя бригадами и вообще…

«Как… как пацаны! раз-зэтак твою, — Гончарук не находил слов. — А ты говоришь, зачем лысому гребешок!»

Филипп Филиппович задумывался, вздыхал и говорил:

«Нет уж, Степанович, гребешком мозги не расчешешь, если они набекрень…»

Так, может, отсюда начиналась председателева болезнь? То, что мужики митинговали на отчетно-выборном, не новость, они всегда митинговали, сколько он помнил, но ведь тогда сам, еще уважаемый, Илья Ильич Свергин разрешил вынести на голосование такую несусветную глупость, как переименование колхоза. Он что, именем Троцкого, что ли, назывался?!

А совсем уж подкосил Гончарука визит в «Лопуховский» первого секретаря райкома партии. Приехал Борис Борисович Глотов не рано и не поздно, а так, что Гончарук, предупрежденный инструктором, курирующим их зону, соскучиться не успел. Вовремя увидал на улице небесно-голубую «Волгу», вовремя спустился в вестибюль и как бы случайно вышел на правленское крыльцо. Там и встретились, как положено.

— Молодцы лопуховцы! — произнес Борис Борисович, пожимая председательскую ладонь, но обращаясь к неприметному своему спутнику. — И отсеялись, и дороги поправили, и на гумне порядок — хоть сейчас сено ложи.

«Так ли уж», — настороженно подумал Гончарук, отчетливо помнивший, что никаких распоряжений насчет «дороги поправить» в обозримом прошедшем не давал. Но разубеждать начальство не посмел.

— Ко мне пройдем? — осведомился на всякий случай.

— Да нет, пожалуй, в кабинетах мы насиделись. Поедем-ка, председатель, в лучшую твою бригаду. Кто первый отсеялся?

— К Матвееву, что ли?

— Ну, тебе лучше знать, — засмеялся Борис Борисович, глядя опять же на спутника.

Поехали к Матвееву в Богодаровку. Гончарука начальство посадило рядом с шофером, а само расположилось на заднем сиденье. Пришлось то и дело оборачиваться, встречаясь взглядом с чужаком, названным Константином Сергеевичем.

— Я вот говорю Константину Сергеевичу, что Лопуховка у нас первой встала на путь обновления, — с подъемом заговорил в машине Борис Борисович. — Смело взялись за ломку устоявшейся структуры, выдвинули новых людей в руководство средним звеном, дали, так сказать, простор инициативе. Я уж не говорю о беспрецедентном для всей области переименовании хозяйства! И вот результаты: сев провели слаженно, использовали каждый погожий час. Что тут скажешь?.. А ты чего молчишь, Николай Степанович?

— Да какой это сев… в двадцатых числах мая… Под суд за такие дела, а мы вроде как молодцы…

Борис Борисович усмехнулся.

— Понятно, к чему ты. Не страхуйся. Действительно, Константин Сергеевич, райком в этом году ни на кого не давил. Хотя можешь ты, Николай Степанович, сказать, что на произвол судьбы брошен?

— Да нет…

Гончарук не очень улавливал свою роль.

Борис Борисович засмеялся чему-то.

— Удивительное дело, Константин Сергеевич, они тут судью прокатили на поддержании! Не хотим Черномырдина — и все тут! Я уж ни одного голоса «за» не жду отсюда на выборах.

— Вы это серьезно? — спросил моложавый спутник.

Борис Борисович подкашлянул.

— Почти, — выговорил и опять чему-то засмеялся.

До самой Богодаровки «Волга» катилась по выровненной бульдозером дороге, не пришлось и на шихан подниматься, и это было непонятно Гончаруку: кто команду давал? Не сам же Витухин, которого силком заставили навесить на трактор мехлопату, расстарался… Короче, добрались до бригады быстрее, чем можно было предположить. Ну, для начала всякие там «здравствуй-здорово», «как настроение», а потом…