Читать интересную книгу Выздоровление - Владимир Пшеничников

— Во-от, — Чилигин усмехнулся. — Видишь, как тебя легко в заблуждение завести. Не «да еще там», а по меньшей мере двенадцать хозяйств из восемнадцати!

— Но я пообещала, Яков Захарович…

— Что ты могла пообещать?

— Что вам скажу. Передам…

Чилигин сел за стол.

— Спасибо, передала, — сказал суховато. — И если конкретных, по делу, вопросов нет, иди и работай.

— А если опять позвонит?

Чилигин помолчал.

— Мне уж неловко. Через день туда с отчетом ехать…

— Ясно, — перебил Чилигин. — Пусть звонит мне. Я ему объясню, что такое для сельского человека весна, и где он должен весной находиться. Все. Есть вопросы по делу?

— Да так вроде нет, — неуверенно проговорила фельдшерица. — В бригады большие аптечки отправила, санбюллетени с Верой написали…

— Бригад теперь шесть, ты знаешь об этом?

Фельдшерица кивнула и поднялась со стула.

— А вы бы сказали бы все-таки Николаю Степановичу…

— Зонтик не забудь, он мне не нужен, — Чилигин нахмурился и взял с телефонного аппарата трубку.

Фельдшерица вышла, плотно притворив за собою дверь, и Чилигин положил трубку на место; звонить куда-то, точно, надо было, но он сейчас не помнил, куда. Сцепил ладони и на минуту задумался, прислушиваясь. Тишину вообще Чилигин любил, мечтал о ней, но уж чересчур она бывала чревата всякими неожиданностями, чтобы радоваться ей в натуре. Почему это не слышно ни секретаря, ни бухгалтерши? Ведь тут они, за стенкой. Значит, шепчутся непременно о нем, о его этой… прошлой… нашли занятие!

Надо было переключиться, найти дело, но где его взять вот так сразу? Дел много. И Чилигин записал на календаре: «Гончаруку — о медосмотре». Положил ручку, подумал и приписал ниже: «Деспанцеризация. Программа «Здоровье». Имелась в виду не популярная телевизионная программа, а районная, утвержденная райсоветом наряду с такими, как «Белок», «Квартира», «Дороги». Гончарук, пожалуй, ни об одной понятия не имеет…

За окном все накрапывал дождик, ветер наносил его на жестяной отлив, и звук был усыпляющий. А вообще-то тревожный, надоевший звук: под стрекотание дождя простаивала посевная.

Чилигин нахмурился. Как все развеяла холодная, долгая, изматывающая всякое терпение весна. С людьми невозможно разговаривать, а разговаривать надо и немало: меньше, чем через два месяца — выборы. Чилигин вздохнул. Вот они, его дела.

Соглашаясь стать председателем исполкома Лопуховского сельсовета, он не больно-то прислушивался к тому, что втолковывали ему секретарь райисполкома Быков и заведующий оргинструкторским отделом Уточкин. Тогда только что прошел партийный пленум, большая сессия, и разъяснений о том, что такое советская работа, советское строительство, какими должны быть роль сессий и активность депутатов, хватало в каждой газете. Этого добра всегда хватало, и Чилигин знал, что не подведет начальство в этом смысле. Поработав директором ДК, он научился составлять планы и отчеты, имел представление о финансовой деятельности, знал кое-кого из нужных людей в Мордасове; он даже был депутатом, возглавлял комиссию по культуре, народному образованию и здравоохранению. Он был давно своим человеком в этой системе, знал, по каким мотивам мог беспроигрышно отказаться от, честно говоря, малопривлекательного предложения, но он согласился, разыграв трогательную сценку под названием «Плач культработника по не доведенным до конца полезным начинаниям».

«Да что ты, Яков Захарович, — утешил его секретарь Быков. — Теперь ты не только художественную самодеятельность поднимешь, ты… кто главней советской власти в Лопуховке?»

Уточкин (видно, что без задней мысли, просто зарапортовался человек) нажимал на необходимость поднять запущенное делопроизводство, невыполнение планов по закупу молока и шерсти у населения, потерю авторитета прежнего председателя. Он давил на сознательность, это раздражало, и Чилигин сказал со вздохом: «Видите, протоколы за полгода не оформлены, молоком надо заниматься… Какие уж тут клубы по интересам!»

Секретарь цыкнул на Уточкина и снова обратил к Чилигину лицо, тронутое улыбкой уважения, доверия и надежды. Может быть, он знал, что Чилигин давно согласен в душе, предложение их принял как должное и долгожданное или, по крайней мере, естественное, и искусно подыгрывал ему? Ну, что ж, это только укрепляло веру в бессмертность и всеохватность мифа о ритуале.

Этим мифом Чилигин проникся на последнем курсе кульпросветучилища. В ритуальном зале областного «Дворца счастья», где он подрабатывал, были хорошие педагоги. Тут, кажется, понятия не имели о тонкостях сценического искусства, но были все великими мастерами перевоплощения. Бездари тут не задерживались, не сносили ежедневных нагрузок, которые были для них тяжелее и бесперспективней рытья траншеи в замерзшем грунте. Этим случайным людям казалось невозможным держать улыбку, когда впору было залиться слезами. Иные ассистенты открыто возмущались тем, что бессменная Аделаида Егоровна, не обращая внимание на их мужское достоинство, снимает в общей комнате свое длинное, до пят, казенное платье через голову: как это можно, не предупредив, не извинившись… Чилигин, целый год дававший музыку на полубаяне (Аделаида предпочитала именно живую музыку), целый год присматривавшийся ко всем ритуальным мелочам, знал, как это «можно». Только кретины после недельного хотя бы отбывания во «Дворце» могли думать, что ходят на работу в госучреждение. В том смысле, в каком обычно трактуется «гос-».

Но то были частные наблюдения. Сам миф открылся Чилигину позже, потребовалось время, чтобы привыкнуть к нему, как к реальности. Было время, когда он стыдился среди бела дня показаться на улице праздным, неловко получать было зарплату за то, что в основном только открывал и закрывал двери Дома культуры, хотя он знал и таких своих собратьев, которые были уверены, что получают денежки за то, что называется художественной самодеятельностью, а они называли талантом, принадлежащим народу. Но ведь неталантливые стражи при дверях ДК получали ту же зарплату… Нет, не трудовой народ платил им, а система. Система, сочинившая миф и существующая мифом. Вот с этого момента, никак не зависящего от внешних обстоятельств, Чилигину и стало работаться легче, с этого момента, собственно, и началась его работа, и он уже не тянул резину с составлением планов и отчетов, да и концертные программы к красным дням календаря он стал сколачивать без труда, потому что уже не боялся повториться, болел не за уровень, а за массовость, и Микуля с братьями Гавриковыми на каждом концерте, года два подряд, исполняли комический «танец маленьких лебедей» в накрахмаленных пачках…

Предложение стать председателем сельсовета Чилигин расценил как доверительное приглашение начать истинно мужскую игру. Это было уже на полтора километра ближе к сердцевине мифа, на полкилометра выше, а может быть, и глубже — архитектурные ритмы системы он готов был постичь на практике.

Посвящение состоялось на рядовой сессии, в которой участвовали едва ли семьдесят пять процентов депутатов — восемнадцать душ всего. Но это было в последний раз. При нем явка на сессии и прочие сельсоветские мероприятия сделалась практически стопроцентной, и если при этом присутствовали уполномоченные из райисполкома, то исключительно стопроцентной. Это требовало усилий, но усилий во имя благодарной системы, не то, что, например, колготня по сбору молока. Что только ни сулил Чилигин молокосдатчикам, но встречная торговля была организована не им, и он в конце концов не знал, куда деваться от неотоваренных и теряющих терпение лопуховцев. Давали сепараторы, стиральные машины, авторезину, крышки для домашнего консервирования, давали то же, что и передовикам-животноводам, но, бог мой, как мало давали! Неужели не видели в Мордасове, что рушится миф? И Чилигин начинал ненавидеть случайных людей, поставленных на далеко не эпизодические роли в великом спектакле. Они не имели подходящих данных, не умели играть и портили игру мастеров. Жалкие недоумки и чревоугодники, куда им до…

— Можно, председатель? — испугал Чилигина трубный голос из приоткрытой двери.

— Да, — он машинально снял телефонную трубку. — Да, да…

Вошедший с недоумением смотрел на председателя, отвечавшего незвонившему телефону, но Чилигин положил трубку, и можно было считать, что «да» и «да-да» — это приглашение.

— Проходи, дядя Софрон, — сказал, улыбаясь, Чилигин. — Присаживайся.

— Дело такое, — старик Матвеев проходить не стал, посмотрев на свои грязные сапоги. — Май месяц, а мы ведь пастухов так и не наняли. Сомнение есть: не по очереди ли пасти придется?

Чилигин потер лоб, долго не отнимал руки от лица. Как же он выпустил такое дело… И ведь кому-то уже обещал в апреле провести сход граждан по найму пастухов…