Мы проводили вместе дни и вечера, мальчиков отправляли гулять вдвоем, а сами болтали за шитьем, позже, когда возвращался ее муж, мы все вместе шли обедать. Вечером укладывали мальчиков вместе и уходили втроем гулять, если позволяла погода, потом ужинали и возвращались в номер. Укладывались спать в темноте, потому что не было ширмы, я старалась возможно скорее заснуть, чтобы не мешать этим влюбленным супругам.
Между тем я каждый день ходила торопить из-за своей квартиры, но всё подвигалось очень медленно, благодаря целому сцеплению обстоятельств. Наш переезд со дня на день откладывался. Но как-то в кафе я встретила одного приятеля Льва, с которым познакомилась на Черном море. Мы вышли вместе с ним, он хотел проводить меня в контору, навести справки о «Шмидте». Вдруг нас кто-то окликнул: «Алло!» И мы очутились лицом к лицу с Львом А., который уже 3 часа ходил по городу, разыскивая меня.
Мы пошли в гостиницу, где я его познакомила с Полянскими, мы поручили Асю их попечению, а сами отправились на т[епло]х[од]. Я там и осталась. В первый же вечер мы поссорились очень крепко. Я упрекала его за то, что он затащил меня в такую даль, хотя эта поездка была моей выдумкой. Утром я ушла злая-презлая и решила, что немедленно развожусь и уезжаю. Вечером Полянские пошли в театр, и я осталась одна стеречь детей. Явился Лев А., и ему удалось уговорить меня остаться еще на некоторое время. Мы помирились и пошли на п[аро]х[од] в довольно мирном настроении. Его появление в конторе Совторгфлота нисколько не укорило наш переезд, так что мне пришлось самой еще раз явиться и нажать на начальника порта.
День нашего переезда совпал с днем отъезда Полянских в Хабаровск. Я распрощалась с Верой Григорьевной, надарив ей всяких игрушек, мы сговорились провести лето где-нибудь вместе на даче, обменялись адресами и простились. Секрет, который она мне сообщила, заключался в том, что Вовочка не был сыном Полянского, хотя сам этого не знал, он был ребенком от ее первого брака и был только усыновлен. Но они так любили друг друга, как редко любят кровные родственники.
Наш новый «особняк» состоял из одной комнаты с дверью на улицу[424]. Он был на краю города, хотя всего в пяти минутах ходьбы от центра, и смотрел своим окном во всю стену на зеленую сопку, на которой паслись козы и коровы. В нем была плита с духовкой, а в качестве меблировки — деревянные козлы вместо кровати, стол и скамейка. Асю устроили на чемоданах. На следующий день я отправилась на рынок, купила пару табуреток, ведра, тазы, рукомойник и начала устраиваться. Я сама носила воду из колодца, находившегося довольно далеко, потом я нашла бабу, которая приходила через несколько дней мыть пол и брала стирку.
Позже, у соседей-японцев, уезжавших на родину, я купила ширму, этажерку и несколько полок. Постепенно удалось устроиться довольно уютно, но шли дожди, и стала протекать крыша. Дверь разбухла и стала плохо закрываться, сырость была такая, что зацвели мои платья. Мы топили каждый день, я сама готовила, и нам очень пригодились консервы и крупы, привезенные из Ленинграда.
Рынок во Владивостоке весь в руках китайцев. Если что-нибудь появляется в «кооперативах», они моментально скупают все без остатка, а потом, когда этого товара нет в городе, перепродают на рынке в 10 раз дороже. Такая необходимая вещь как керосин, стоившая в Ленинграде 7 копеек за литр, продавалась по три рубля за бутылку, и то надо было целый день потратить, чтобы найти. Карточек у нас не было, и мы покупали хлеб по 7 рублей за форму весом 2 кило. Мяса не было вовсе, зато можно было получить много крабов, рыбы (камбалы), трепангов, медуз и прочей дряни. Хорошо, что было много молока и достаточно зелени. Кофе, какао, сахар у нас были, и я устраивала довольно разнообразные завтраки. Обедать мы ходили в первое время в «Золотой Рог», ужинали в кафе.
Стояли бесконечно серые погоды, и каждый вечер наша сопка обволакивалась туманом. «Шмидт» стал в ремонт, готовясь в колымский рейс с зимовкой, и Лев перешел на другое судно, делавшее рейсы на Сахалин. [Судно] старой невской постройки, совершенно не приспособленное для перевозки тысячи палубных пассажиров, без спасательных средств и непригодное для тяжеловесных единиц груза. Все эти правила были нарушены одним махом: везли тысячу рабочих для японской нефтяной Концессии[425] две недели проживших под открытым небом табором у вокзала. Кроме того, [везли] большие части машин, огромные бочки с дегтем, баллоны с кислородом и солому для корма скота на Сахалине.
Я присутствовала при погрузках и посадке. Творилось нечто подобное постройке вавилонской башни. Грузчики-китайцы держались совершенно независимо. Чуть что, они бросали работу и уходили. Если их ругали, они говорили: «зювинизма» (chauvinisme) и шли жаловаться. За неумение с ними обращаться были сняты с работы много старых заслуженных капитанов. При посадке люди с тюками давили друг друга, сталкивали с набережной в воду, стремясь занять лучшие места на палубе. Там же поставили, в довершение ко всему, несколько коров, принадлежавших сахалинскому ГПУ. Мой муж, впервые попавший в такую обстановку, привыкший плавать до сих пор на чинных лайнерах Ленинград-Лондон, был очень смущен, но все же держался на высоте положения 2-го помощника. Не дожидаясь конца погрузки, я с ним попрощалась и побрела под дождем домой — Ася спал один.
Без Льва наш образ жизни несколько изменился. Мы уже не ходили по ресторанам и кафе, я приспособилась готовить все дома, получила карточки и по ним наш месячный паёк. Наша жизнь стала размереннее и проще, мы много гуляли, загорали, когда удавалось, и я энергично настаивала на предоставлении нам более удобной квартиры. Управляющий домами СТФ’а жил в одном с нами дворе, и я забегала к нему часто, чтобы принудить его к действию. Оставаться дольше в той же комнате становилось неприятно. Этот домик много раз до нас обкрадывали, и мы боялись далеко уходить, потому что дверь плохо закрывалась.
Однажды, зачитавшись при свече, я долго не спала. Свеча уже погасла. И я лежала и смотрела в окно. Одну ставню у нас украли, и часть окна была не защищена с улицы. В сером рассвете я увидела чью-то голову, заглядывавшую в комнату. Потом тень скользнула к двери, и кто-то попробовал ее открыть. Она подалась, потому что не была закрыта, ее можно было закрывать только снаружи, колотя ногами и камнями, пока она не станет на место, чтобы повернуть ключ. Внутренняя стеклянная дверь была закрыта только на крючок, который вылетал при первом сотрясении. Я сообразила все это, и мне ничего не оставалось, как встать и пойти навстречу ночным гостям. Я взяла маленький цилиндрический фонарик и пошла к двери. В это время наружная уже была открыта настежь, и две фигуры стояли на пороге. Мое появление с блестящим предметом в руках и мой голос: «Эй, Коля, Петя, вставайте, разбойники пришли!» — заставил их удирать через сопку как зайцев.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});