Звон битого стекла, осыпающейся штукатурки и разваливающихся стен. Крики раненных. В воображении Говарда возникло сосредоточенное лицо Лидии Корицыной.
Старший сержант Лидия Ивановна Корицына уже некоторое время не принадлежала самой себе. Её сознание, её глаза, её язык, её тело — стали сосудами, наполняемыми волей телепата третьей степени Афанасия Михайловича Махно. Иногда эта воля заполняла всё до краёв, до чудовищной боли в мозгу, в каждом позвонке, каждом суставе. В такие моменты хотелось порвать эту ужасную нить психокинетического кукловодства, оборвав нить собственной жизни. Но даже мысли об этом причиняли ещё большие страдания.
Довлеющая хватка психокинетических волн время от времени ослабевала, превращаясь в шёпот, раздающийся на задворках сознания. К шёпоту можно привыкнуть, особенно если не противиться ему. Хотя стоило Лидии попытаться ослушаться — когти постороннего сознания вмиг вонзались в мозг. Глубже, сильнее, жёстче, больнее…
Корицына несколько раз пыталась застрелиться, когда шёпота почти не было слышно. Но всякий раз, как она подносила к виску серебристое дуло старомодного револьвера системы «Смит-энд-Вессон» — палец цепенел на курке. Отчасти от того, что не хватало духу дожать. Отчасти от того, что ОН — ублюдок, поселившийся в голове — не позволял этого сделать.
Сегодняшнее пасмурное утро Лидия Ивановна встретила с ужасной головной болью. Шёпот назойливо повторял всё одну и ту же мысль. Корицына слышала её и раньше. Но тогда это не выходило за рамки мысли, а сейчас всё становилось гораздо отчётливей и страшней. Мысль обретала оттенок реальности, руководства к действию, пропитанного трупным ядом и желчью. До дрожи в коленках настоящего, до металлического привкуса во рту безвозвратного. Старшему Сержанту Корицыной была омерзительна эта мысль, выворачивающая наизнанку всё нутро, все то, что было дорого и свято. Но… с другой стороны… мысль обещала спасение от самой себя. От этого долбанного Дяди Афанаса, раковой занозой засевшего внутри черепа.
Корицына знала, что при всём желании, она бы не смогла противиться роящейся в голове чужеродной мысли. Чужеродной? А так ли эта мысль чужеродна Лидии Ивановне? Захороненная под навалами благоразумия и общественных норм, эта мысль дремала на дне подсознания. Дремала, пока её не разбудили. Или всё-таки нет?
Мысли.
Чужие или свои.
Не разобрать.
Всё сплелось, всё перемешалось.
В правом кармане форменных брюк лежит раскладной нож…
До бронированной двери оружейной комнаты главного здания ОБООП города Н Лидия Ивановна добралась беспрепятственно. Да и какие могут быть препятствия человеку, которого в отделе все знают, которому доверяют, а некоторые даже уважают и время от времени обращаются за советом?
Никто даже и представить себе не мог, чем это всё обернётся.
Никто, кроме Дяди Афанаса и его цепного пса Серёги…
Рядом с дверью, в стене сиротливо зияло зарешёченное с проёмом для выдачи амуниции оконце, в которое на Лидию Ивановну смотрели уставшие от рутины глаза дежурной. Сегодня эта роковая роль выпала сержанту Анне Альбертовне Серьгиной.
Анна Альбертовна прожила на белом свете сорок два года, двадцать четыре из которых она посвятила работе в силовых структурах. Сложно представить себе более неудачную карьеру, чем у Серьгиной. За всё время она кочевала из отдела в отдел, из подразделения в подразделение, из структуры в структуру. Анна Альбертовна не отличалась особой сообразительностью и талантом. Собственно, она ничем никогда не отличалась. Толку от неё особого не было, но и вреда тоже. Как только на горизонте появлялся перспективный кандидат в сотрудники, Анну Альбертовну переводили в другой отдел, чтобы освободить ему штатное место. Так она и болталась из коллектива в коллектив, как какое-нибудь не очень почётное переходящее знамя. При этом сил и желания что-либо изменить, начать восхождение по карьерной лестнице у Серьгиной не было. Она предпочитала «плыть по течению». А дальше будь что будет. Так она и приплыла в отдел по борьбе с особо опасными преступниками, где выше сержантского звания и должности оружейного смотрителя ей ничего не светит, проработай она хоть сотню лет!
— Привет, Аня, можно зайти к тебе? — бархатистым голосом спросила Корицына, словно смазывала слова шёлковым платком, вымоченным в благовонных эфирных маслах.
— Привет, Лида, ты хочешь получить оружие? Надо заполнить заявку, бланк, получить визу Сергей Сергеича…
— Да нет, Аня, я просто хотела с тобой поболтать, — мягче, чем сама мягкость, сообщила Корицына.
— Мы и здесь очень неплохо болтаем, — оживилась Серьгина. — Представляешь, я слышала, что Виктор Павлович, ну, ты ж его знаешь, капитан который, Гришин. Так вот, он собирается жену свою бросить. Да, да, Лида, и не просто бросить, — она осмотрелась по сторонам, хотя и так понятно, что в оружейной больше никого не было, и почему-то перешла на полушёпот: — Он к мужчине уходит. Голубком оказался наш Гришин. А кто бы мог подумать, такой ведь мужчина: статный, гордая походка, усы. Эх…
Корицына терпеливо всё выслушала, после чего тревожным голосом сказала:
— Нет, Ань, ну не поняла ты меня. Разговор есть. Очень серьёзный. Наедине. Пожалуйста, это очень важно. И это нужно прямо сейчас.
— Тогда я к тебе выйду, погоди немного, — засуетилась Серьгина, копаясь в бумагах на столе.
— Аня, этот разговор не для посторонних ушей, — стояла на своём Корицына, от бархата в голосе не осталось и следа. — Не для коридора, понятно? Впусти меня.
— Но Лида, по инструкции ведь не положено.
— А мы никому не скажем, подруга, — Корицына заговорщически подмигнула.
— Эх, куда я от тебя денусь, — сдалась Серьгина, хотя подругами с Корицыной они никогда не были. Так, хорошие знакомые. — Если тебе действительно нужно серьёзно поговорить, то почему бы и нет? Не думаю, что здесь что-то криминальное есть. Это ведь недолго?
— Недолго, Анечка, совсем недолго, — коварный бархат вновь вернулся.
Анна Альбертовна впустила Корицыну внутрь, тут же захлопнув за гостьей бронированную дверь — ибо по инструкции дверь должна быть заперта.
— Пожалуйста, закрой окошко, — попросила Лидия Ивановна, кивнув на узкое зарешёченное оконце в стене.
Серьгина послушно выполнила просьбу и подошла к неожиданной гостье. Сердце Анны почему-то сильно стучало. Какое-то странное чувство она испытывала: смесь страха, любознательности и возбуждения. Её добрые карие глаза вопросительно заглядывали в глаза Корицыной.
— Я даже не знаю с чего начать, Аня, — вдруг лицо Лидии Ивановны превратилось в маску сплошной боли, словно в голове у женщины что-то лопнуло.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});