– В таком случае… – покачал головой один из епископов, не в состоянии понять того, о чем говорил отец Валенте, – во что же веруют японские христиане, число которых некогда достигало четырехсот тысяч человек?
Отец Валенте, не поднимая головы, ответил тихо:
– Не знаю. – Он уныло прикрыл глаза. – Когда их король запретил христианство, половина из них рассеялась как туман.
– Рассеялась как туман?
– Да, даже те, на которых мы надеялись, считали истинными христианами, стали отрекаться от веры – и примеров таких бесчисленное множество. Стоит князю отречься от христианства, как вслед за ним отрекается вся его семья, его вассалы, стоит отречься от веры старосте деревни, как сразу же почти все ее жители оставляют Церковь. И что самое удивительное, лица их не выражают при этом никакого раскаяния.
– Никаких мук совести?
– На карте, – пробормотал отец Валенте, не открывая глаз, – Япония своими очертаниями напоминает ящерицу. И только потом я понял, что не только лишь очертаниями, но и всей своей сущностью она такова. Мы же, миссионеры, были похожи на детей, радовавшихся тому, что оторвали ей хвост. А ящерица и без хвоста продолжала жить, и хвост в конце концов отрастал. Несмотря на шестидесятилетнюю миссионерскую деятельность нашего ордена, японцы нисколько не переменились. Наоборот, вернулись к своим корням.
– Вернулись к своим корням?.. Поясните, что это значит, отец Валенте!
– Японец никогда не воспринимает себя как самостоятельную личность. Мы, европейские миссионеры, не знали этого. Возьмите японца. Мы пытаемся обратить его в нашу веру. Но в Японии не существует независимой личности. За японцем – вся его деревня. Его семья. Мало того, за ним стоят его покойные родители, предки. Он неотделим от деревни, семьи, родителей, предков. Представляет некое целое с ними. Когда я говорю, что японцы вернулись к своим корням… В общем, я имею в виду, что они возвратились в мир, с которым нерасторжимо связаны.
– Мы вас не совсем понимаем, отец Валенте.
– Тогда разрешите привести вам всего один пример. Когда первый миссионер в Японии Франциск Ксавье начал на юге страны свою деятельность, именно то, о чем я говорил, было самым серьезным препятствием, с которым он столкнулся. Японцы говорили: «Нет сомнений, учение Христа прекрасно. Но самому отправиться в рай, где нет наших покойных предков, – значит предать их. Мы неразрывно связаны с ними». Должен заметить, что это не обычное почитание предков. Это самое настоящее поклонение им. Шестидесяти лет не хватило нам, чтобы преодолеть его.
– Ваши преосвященства, – перебил Веласко, – сказанное отцом Валенте – ужасное преувеличение. Есть и в Японии мученики, отдавшие свою жизнь во славу Божью. Справедливо ли утверждать, что японцы не уверовали в Господа? Надежда на успех миссионерской деятельности в Японии не исчезла.
И тут Веласко выложил свой главный козырь:
– В этом вы можете убедиться хотя бы на том факте, что тридцать восемь японских купцов, которых я привез в Новую Испанию, крестились в церкви Святого Франциска. А сейчас один из трех японских посланников, терпеливо ожидающих справедливого решения Ваших преосвященств, обещал мне, что здесь, в Мадриде, он станет христианином.
Слушая шум дождя, Самурай лежал на кровати, подложив руки под голову, и смотрел на обнаженного человека, висевшего на стене. В комнате были лишь он и этот человек.
Распахнув дверь, вошел Танака. На его одежде блестели капельки дождя.
– Устали? Ниси тоже вернулся?
Самурай поднялся и, скрестив ноги, сел на кровати. Они были в одинаковом звании, но Самурай проявлял уважение к возрасту Танаки.
– Нет, он все еще гуляет по городу под дождем. А мне стало невыносимо, что на нас все время глазеют, и я вернулся, – с неудовольствием сказал Танака и, сняв меч, вытер мокрые ножны полой кимоно.
И раньше, в Новой Испании, на них глазели ничуть не меньше, но здесь, в Испании, это стало совершенно невыносимо. Прохожие бесцеремонно подходили к ним, с удивлением касались их одежды и мечей и что-то говорили. Дети клянчили деньги. Сначала японцы смеялись, но постепенно им стало невмоготу.
– Наверное, диспут уже закончился? – пробормотал Танака, вытирая промокшие кожаные сапоги. Такие же сапоги купили себе в Севилье Самурай, Ниси и слуги.
– Думаю, еще не закончился.
– Я что-то беспокоюсь.
Самурай кивнул. Танака тоже уселся на своей кровати, скрестив ноги.
– Хасэкура, что мы будем делать, если Веласко проиграет диспут? С позором вернемся в Японию?
Самурай прищурился и промолчал. Он не знал, что ответить. Веласко говорил, что и аудиенция у короля, и вручение послания Его светлости – все будет зависеть от того, чем закончится сегодняшний диспут. После того как Веласко сегодня утром отбыл в экипаже, трое японцев не находили себе места от волнения. Самурай понимал, почему Ниси гуляет под дождем.
– Что же будет? Что же будет? – Танака не отрывал глаз от Самурая. – Для меня это невыносимо. Как я буду выглядеть в глазах родных? Я же им в лицо посмотреть не смогу – они ведь так надеются, что нам вернут старые владения!
Те же чувства испытывал и Самурай. Он смотрел на стекло, по которому бежали струйки дождя.
– Да, Хасэкура, – задумчиво пробормотал Танака. – Я, пожалуй, как и Ниси, приму христианство. Оно мне противно. Но в нашем положении… другого выхода нет. Так я считаю. В сражении, чтобы обмануть врага, приходится иногда склониться перед ним в покорном поклоне. Но сердце в этом не участвует. Именно это я сказал своему сердцу прошлой ночью.
– Тюсаку Мацуки…
– Стоит ли верить сейчас тому, что говорил Мацуки? Он утверждал, например, что Совет старейшин отправил нас в это путешествие, чтобы не возвращать самураям нашего звания принадлежавшие им в прошлом владения, но я не верю этому. Во время нашего путешествия меня поддерживало обещание господина Сираиси. По-моему, Мацуки покровительствуют противники господина Сираиси, вот в чем дело… А как думаете вы, Хасэкура?
– Стать христианином… даже если это только уловка… все равно у меня такое чувство, что я как бы отворачиваюсь от рода Хасэкура, от предков…
– То же самое испытываю и я. И совсем не собираюсь отрекаться от веры предков. Она останется в моем сердце. Будет гораздо большим несчастьем, если нам не удастся вернуть их земли.
Самурай чувствовал, что внутри у него все разрывается. Шум дождя напомнил ему сезон дождей в Ято. Дни бегут, а дождь не позволяет выйти на улицу, дом наполнен множеством запахов, сухие ветки в очаге дымят, дети кашляют – вот что такое сезон дождей в Ято. Земля раскисла от дождя…
– Подумайте, Хасэкура.