В бюргерской купеческой среде, которую представляют в романе отец Вильгельма и особенно его деверь Вернер, герой не может найти себя, не видя в этой среде достойной цели, к какой стоило бы стремиться. Уже во второй главе четко обрисованы контрасты. Посещение спектакля, который завораживает Вильгельма, — всего лишь потерянное время, считают его родители, но герой облекает свои возражения в риторический вопрос: «Неужто бесполезно все то, от чего не сыплются деньги прямо в мошну, что не дает незамедлительной прибыли?»[31] (7, 9).
Восторженно разглагольствует он в порыве любви к Мариане, артистке и представительнице того самого прекрасного мира театра. Он даже не замечает, что во время его длинного рассказа о развитии своего юношеского увлечения театром Мариана просто-напросто засыпает. Однако его первая попытка следовать своему «театральному призванию» и «вырваться из затхлого застоя мещанской жизни» (7, 28) терпит фиаско: мнимая измена Марианы, с которой он хотел начать новую жизнь, перечеркивает его планы и надежды. Пройдут годы, прежде чем возродится его желание вырваться из купеческой среды, в которой он, надеясь забыться, остался, и опять-таки жить театром. Правда, он оставил все свои прежние поэтические опыты и сжег рукописи, сочтя себя неспособным служить поэзии и ее велениям, каковые он прославляет в выспренней тираде. Снова отправляется он в путь и снова попадает в плен к театру. В пути он встречает актеров, берет к себе Миньону, загадочную девочку в мальчишеском костюме, ссужает Мелине деньги для создания театра, живет среди актеров, гостит вместе с ними в замке, нисколько не замечая, что аристократы в действительности не слишком уж чтут искусство. Он берет на себя роль драматурга исключительно для развлечения придворного кружка. Ярно, один из членов Общества башни, каким-то загадочным образом следящий за жизненным путем Вильгельма, неузнанный, многократно вмешивается в ход событий — он-то и отсылает Мейстера к творчеству Шекспира, которое производит на «ученика» неизгладимое впечатление. И сильнее всего остального творения Шекспира побуждают героя поспешить «в мир действительный, смешаться с потоком судеб, предопределенных ему, и когда-нибудь, если мне посчастливится, зачерпнуть в необъятном море живой природы несколько кубков и с подмостков театра излить их на алчущих зрителей моей отчизны» (7, 155).
Ярно между тем настаивает: «Не бросайте намерение перейти к деятельной жизни» (7, 155), сожалеет, «что общего могли вы иметь с подобной публикой» (7, 156), и выразительно указывает на арфиста и Миньону (удивляясь тому, что Вильгельм мог привязаться «к бродячему уличному певцу и придурковатому двуполому созданию») (7, 156). Мейстер, однако, не покидает актеров, все вместе уезжают из замка по дороге, предложенной Мейстером, и тут на них нападают бандиты. Мейстер утешает пострадавших актеров тем, что пристраивает их в труппу Зерло, а сам после смерти отца, обретя полную независимость и свободу решений, посвящает себя театру… Он инсценирует «Гамлета», осуществляет интересную постановку пьесы, но на обрывке покрывала, оставленного на сцене призраком, читает предостережение: «Беги, юноша, беги!» Романтические события, превратности которых, как и разбросанные тут и там намеки, еще ждут своего разрешения и раскрытия, ведут купеческого сына, сбежавшего в мир театра, все дальше, однако еще не вводят его в круг практичных, деятельных членов Общества башни. Вильгельм становится свидетелем безумия арфиста, пораженного неведомым роком, когда безумец, совершив поджог, пытается убить Феликса — сына Мейстера, еще не узнанного им, ребенка Марианы. Вильгельм узнает и другие примечательные судьбы: уход в себя, погружение в мир религии «прекрасной души»; печальную участь Аврелии, сестры Зерло, снедаемой любовью, от которой она в конечном счете погибает. Именно она — «виновница» сближения Вильгельма с членами Общества башни, ведь она поручает ему привлечь к ответу Лотарио, ее возлюбленного, которому она была бесконечно предана и чье равнодушие повергло ее в отчаяние.
Так Вильгельм узнает людей, построивших свою жизнь на других принципах. Трезвый взгляд на возможное и необходимое движет их действиями, а планы и поступки определяет стремление к целесообразной деятельности. Не нарциссический эгоцентризм, а преданность общим задачам в реальном человеческом обществе — мотивация их замыслов, и пределы возможностей индивидуума принимаются в сознании той истины, что только сообща люди могут достигнуть того, что в идеале сулит человеку жизнь. Но при том главное мерило — не внешний успех и даже не завершенный труд (по крайней мере таково кредо этих людей), а другое: «Превыше всего дух, что вдохновляет нас к действию» (7, 408). Все больше и больше сближается Вильгельм с этим обществом, пока наконец в эпилоге 7-й книги не получает «Наставления» и тем самым принимается в сонм посвященных. Для Миньоны и арфиста, естественно, отныне здесь уже не остается места. Удивительно, как быстро и решительно Мейстер порывает с театральным миром и мотивирует этот разрыв следующими словами: «О театре говорят много, но кто сам не побывал на подмостках, не имеет о них настоящего понятия. Трудно даже вообразить, до какой степени эти люди не знают самих себя, как бездумно занимаются своим делом, как безграничны их притязания. […] Вечно нуждаясь в совете и никому не доверяя, они ничего так не боятся, как разума и тонкого вкуса, и ничем так не дорожат, как непререкаемой властью собственного произвола» (7, 356).
В счастливом эпилоге раскрываются загадки в романной ткани. В лице Наталии, той самой таинственной амазонки, которая явилась герою словно бы в образе «святой» после нападения бандитов на труппу актеров, Вильгельм обретает достойную подругу и чувствует, что после многих заблуждений и ошибок достиг наконец заветной цели: «Знаю только, что обрел такое счастье, которого не заслуживаю и которое не променяю ни на что в мире» (7, 504).
Такова заключительная фраза «Годов учения». Ей предшествует замечание Фридриха, веселого, беспечного брата Лотарио, который очерчивает весь прежний жизненный путь Вильгельма сравнением, отрицающим всякую последовательность, сознательность выбора жизненного пути и целеустремленность в действиях Вильгельма: «Ты напоминаешь мне Саула, сына Кисова, который пошел искать ослиц отца своего и нашел царство» (7, 504).
Значит, таков конец «воспитательного романа»?
Стал ли Вильгельм-ученик мастером и пришел ли он наконец туда, куда должен был привести его «воспитательный роман», если это понятие, возникшее в 1810 году, вообще имеет смысл? Автор такого романа должен провести человека через разные фазы жизни, и предполагается, что в эпилоге, осознав свои возможности и цель своего существования, герой отныне избирает и необходимую линию поведения. Конечно, в эпилоге «Годов учения» Вильгельм уже не тот недовольный собой и другими купеческий сынок, живущий в душевном разладе и мечтающий о жизни в искусстве, — обогащенный знаниями и опытом, отрезвленный и в то же время умудренный пережитым, он принят в сообщество деятельных практиков. В этом новом мире соображениям пользы и целесообразности также отводится важное место, как некогда в родительском торговом доме, но в совершенно ином качестве. Плоский утилитаризм какого-нибудь Вернера подозрителен, главное ведь — дух, лежащий в основе всех поступков людей. Бесспорно также, что роман пронизан многочисленными изречениями на темы воспитания и человеческого образа жизни. Каждое изречение там, где оно помещено автором, вполне уместно и применимо к случаю, однако, взятые вместе, все эти наставления отнюдь не образуют сколько-нибудь однородную, однозначную концепцию воспитания человека. В итоге автор не открывает читателю, каким образом обеспечить необходимое воспитание человека и надежное обретение им своей личности в столкновении с реальным миром. Напротив, противоречия в дидактической массе легко обнаружить: некоторые комментарии рассказчика отодвигают точно сформулированные положения в некую расплывчатую перспективу; персонажи живут каждый своей, особой жизнью, терпят неудачу или, напротив, добиваются успеха каждый по законам своей натуры, и никого из них рассказчик не считает нужным одернуть. Вильгельм и Лотарио, Зерло и Фридрих, Мариана и Филина, Аврелия и Прекрасная душа, Миньона и арфист — никто из них не может служить образцом для воспитания человека — словом, в романе не просматривается система, отчетливо и эффективно показывающая, каким образом должно совершаться и благополучно завершаться воспитание личности.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});