Федор Михайлович Достоевский в 1873 году (уже Достоевский — гражданин) пишет статью «Смятенный вид», где, можно сказать, высказывает своё впечатление о повести «Запечатленный ангел». Достоевский говорит в том смысле, что, конечно, старообрядцы-беспоповцы ему гораздо ближе и по героизму своему гораздо симпатичнее, а то, что они покаялись и вернулись в Церковь, вызывает в нём чувство разочарования. Таким образом, оказывается, что русское общество даже в лице своих не последних представителей, в смысле своего церковного сознания — на нуле.
Лесков не скрывает и того, что люди, более или менее взыскующие какого-то религиозного утешения, ударяются в «великосветский раскол». Старшая сестра графини Висконти Юлия Денисовна Засецкая примыкает к группе рэдстокистов (от лорда Рэдстока[91]), они же «пашковцы»[92], где оказался и Модест Корф — директор публичной библиотеки и однокашник Пушкина. Пашков и «пашковцы» вначале не отделялись от Церкви, но позднее, когда они стали не только обличать, а отвергать церковную благодать, то пришлось этих «духоборов» выслать из России, чтобы они своего лорда Рэдстока проповедовали там. Поэтому, уже зная этот случай, Федор Михайлович Достоевский в 1878 году высказал более православную мысль, что, ведь, «этот успех протестантских проповедей коренится, прежде всего, в нашем полном невежестве в своей вере».[93]
Лесков за свои произведения все предыдущие годы был подвергнут остракизму и уже изнемогает, потому что получать укрепления в молитве — не таким надо быть молитвенником; ехать куда-то к Амвросию Оптинскому? Что-то он не надеется получить там укрепление и утешение. Да и это было не для всех. Достоевский добрался до Оптиной потому — и потому ему было полезно это общение, — что у них только что от эпилепсии умер Алёша.
В 80-е годы Лесков лично познакомился с Львом Толстым и испытал «путь толстовщины» как тоже возможный. На этом пути Лесков получает глубокое разочарование и, прежде всего, благодаря фигуре Льва Толстого; Лесков прекрасно разглядел, что у того нет никаких религиозных исканий, а одно лишь надутое самолюбие. Здесь Лесков смыкается с отцом Георгием Флоровским, который совершенно правильно определил, что Толстой был «религиозно бездарен», то есть именно духовного поиска Толстой не имел: всё исключительно от головы, самолюбия и «неприкосновенности» (для государственных инстанций).
Приспел срок и самого Николая Семеновича. Лесков пожил 64 года и скончался в 1895 году. Перед смертью Лесков сподобился примириться со всеми своими литературно-общественными и государственно-общественными врагами и, в том числе, к нему приходит мириться государственный контролёр Терций Иванович Филиппов.
Жизнь и духовный путь Лескова убеждают нас ещё и в том, что жизнь в Церкви и боление о Церкви — это всё-таки вещи разные. Прежде всего, вот это прошение каждой ектении — «сами себя и друг друга и весь живот наш Христу Богу предадим» и ответ хора (всех нас): «Тебе Господи» — даже для лучших представителей людей той эпохи не звучали. Не жизненным является исповедание их сердца. Именно поэтому мы видим, насколько это русское интеллигентское общество было мало религиозным, и даже безрелигиозным. Настоящая новая волна чистосердечного поиска настигнет русское общество позднее.
В 1901 году, когда пятеро таких же представителя того же общества и того же менталитета, то есть Мережковский, Философов, Розанов, Тернавцев и Миролюбов, приходят к Константину Петровичу Победоносцеву, известному проповеднику «детской веры», и просят (ходатайствуют) об открытии философско-религиозных собраний, — характерен ответ Победоносцева: «Да вы, знаете ли, господа, что такое Россия? — ведь это ледяная пустыня и ходит по ней лихой человек». Собственно, Победоносцев потому и замораживал всю нашу церковную жизнь, что в каждом крестьянине с детской верой подозревал лихого человека (Стеньку Разина).
Лесков умер в середине 90-х годов именно как бы на перепутье. Лесков как бы последний представитель несчастного, заблудшего народа, на которого ещё не вышел пастырь искать заблудших овец. Подождём XX-го века.
Лекция 21.
Федор Михайлович Достоевский.
Начало пути [Голгофа].
В 80-х годах вышла книга покойного Юрия Ивановича Селезнёва (†1984) в серии ЖЗЛ о Федоре Михайловиче Достоевском. Это — одна из редчайших хороших книг. Эта книга создана — тоже как бы в предчувствии, что та эпоха, когда она писалась, пошла трещинами и вот-вот рухнет. Её Селезнёв тоже начал с Голгофы. Голгофа как бы предваряет, как бы служит эпиграфом к жизни, к пути во Христе и к творчеству Достоевского. Что касается самого Достоевского, то он, можно сказать, мгновенно стал взрослым.
Не только XX-й век, но и XIX-й век многих располагал к инфантилизму, к тому инфантилизму, который формулировал Блок своей бессмертной строкой о людях, «которым в жизнь до смерти рано» («Возмездие»).
Для Достоевского его рубеж — это последние мгновения сознания, когда он был приговорен к смерти в числе прочих петрашевцев, а помилование им было объявлено только на эшафоте.
Император Николай Павлович не подумал о том, что люди могут сойти с ума, как это бывало. Во всяком случае, однако, из этой группы и с ума никто не сошел, но и покаялись далеко не все.
Но последние мгновения сознания, понимание, что вот ещё немного и я перестану дышать, что жизнь здешняя кончена, а что впереди — абсолютно не понятно (Достоевскому это было глубоко не понятно), эта «вечность на аршине пространства» — это будет позднее склоняться Достоевским на все лады.
Федор Михайлович Достоевский родился 30 октября (ст.ст.)[94] 1821 года, а скончался на Ефрема Сирина 1881 года, то есть 28 января (ст.ст.). Конец Достоевского понятен: и что на Ефрема Сирина, и что жена его Анна Григорьевна была рада, что он не дожил до 1 марта (т.е. до убийства императора Александра II) и много всяких других вещей. То есть Достоевский умер как бы в последние месяцы и недели — перед обвалом.
Для Достоевского очень важно, что — как бы вечность позади и вечность впереди. Что у Достоевского позади? Он внимательно относился к этому и у него никогда не было вот этого ощущения — что до меня был потоп.
По старинным документам можно восстановить, что родословная Достоевского восходит к младшей ветви бояр Ртищевых и, видимо, там было несколько неравных браков и поэтому их стали именовать Достоевскими (от села Достоева Пинского уезда — это западная Белоруссия, которая очень долго была под Польшей. Польско-русская граница в XVI-м — начале XVII-го веков проходила по Орловской и Курской областям.
Отец Достоевского на портрете выглядит как поляк; то есть род Достоевских успел за два столетия ополячиться и был в родстве со Свидригайлами (в русской огласовке Швидригайлы). Один их таких Свидригайло был агентом по уходу в эмиграцию князя Курбкого. Во время присоединения западной Белоруссии при Екатерине II род Достоевских утратил дворянство, и оно вновь было заработано отцом писателя в 1828 году (Достоевскому было 7 лет).
Мать Достоевского — купеческого рода и звания, из купцов Нечаевых, которые были в свойстве с крупными коммерческими деятелями Куманиными. Тетка Достоевского Александра Федоровна Куманина, которая оставит ему крупное наследство, явно повлияла на фигуру Антониды Васильевны Тарасевичевой, то есть той самой «ля-бабуленька» (la baboulinka) из романа «Игрок».
Семья Достоевских большая: старший брат Михаил, второй Федор, потом Андрей, оставивший подробные воспоминания о родителях, о родстве и так далее, затем несколько сестер, любимая сестра Вера (по мужу Иванова), сестра Варвара (по мужу Карепина). Мать скончалась в 1837 году, а в 1839 году отец Достоевского на деньги жены купил именье («Чермашня» — это тоже с оглядкой на название именья Достоевских).
В 1839 году отец Достоевского был убит крестьянами; и только в литературной энциклопедии пишут, что убит за жестокое обращение с крестьянами. Но ведь жестоко обращалась и Салтычиха — и даже ее не тронули. Дело в том, что Федор Павлович Карамазов был написан с Достоевского-отца, а после смерти жены он окончательно разгулялся. И он был убит, так сказать, не в порядке возмездия, а в порядке казни, как шкодливый пёс.
Таким образом, в 1839 году 18-ти лет Достоевский остаётся круглым сиротой, но в это время он уже учится и живет в пансионе военно-инженерного училища, которое было всегда под покровительством великого князя. В это время под покровительством великого князя Михаила Павловича, а до этого — Николая. Это же Петербургское военно-инженерное училище окончил и Брянчанинов и Чихачев. (Брянчанинов был архиереем без образовательного ценза, так как не имел специального богословского образования и учился самоучкой).