Читать интересную книгу Версаль. Мечта короля - Элизабет Мэсси

– Прошу тебя, возвращайся в постель!

Возле Салона Войны стояли гвардейцы. Они расступились, пропуская Филиппа, но тут же преградили путь Шевалье.

Собравшиеся беспокойно переглядывались. Бонтан и Кольбер заперли дверь на ключ. Единственным звуком было тиканье часов, неумолимо отмеряющих время. Часы стояли на мраморной каминной доске, в окружении развешанных щитов и мечей.

Кольбер поочередно оглядел всех: Филиппа, Лувуа, Фабьена, Марию Терезию, Генриетту и Рогана.

– В записях короля содержатся имена тех, кого его величество считает самыми верными, преданными и честными. Это вы. И этот круг доверенных лиц останется неразрывным. Мы все знаем, насколько серьезно то, с чем мы можем столкнуться в самое ближайшее время.

– Как состояние короля? – сдерживая слезы, спросила Генриетта.

– Лихорадка стремительно пожирает его силы, – ответил Бонтан.

Кольбер многозначительно кивнул:

– Протокол требует, чтобы мы незамедлительно занялись вопросом о престолонаследии.

– Я не желаю об этом слышать, – заявил Филипп.

– Король сильнее любой болезни, – сказал Роган. – Сильнее сотни лихорадок!

Кольбер поднял руку, требуя тишины:

– Надеясь на лучшее, мы тем не менее должны готовиться к худшему. В данном случае…

– Почему вы называете это лихорадкой? – перебил его Роган. – А вдруг короля попытались отравить?

Бонтан выразительно посмотрел на Фабьена.

– Какой бы ни была причина, обещаю: я вырву ее с корнем, – сказал Фабьен.

– Надеюсь, ваши действия будут более успешными, – холодно заметил ему Бонтан.

– Что значит «более успешными»?

– Когда в числе приглашенных оказывается больной человек и его беспрепятственно пропускают к королю, я не могу назвать это успехом.

– Непосредственным преемником его величества является дофин, но по причине юного возраста ему потребуется регент, – сказал Лувуа.

– Протокол нам известен, – подхватил Кольбер. – Если король…

– Не произносите таких слов! – накинулся на него Роган.

– Если король умрет или окажется не в состоянии выполнять свои обязанности, протоколом предусматривается назначение регента, – спокойно договорил Кольбер.

– Но кто им станет? – спросила королева.

– Нам предстоит сделать выбор, – ответил Кольбер.

Члены королевского круга молча переглядывались. Часы невозмутимо продолжали тикать.

Массона и Клодину провели через потайную дверь в спальню короля. Лоб и рубашка Людовика были влажными от пота. Король бредил. У его постели стояли Бонтан и Мария Терезия. На лицах обоих застыл страх.

Осмотрев короля, Массон достал из саквояжа пузырек и приподнял Людовику голову:

– Ваше величество, выпейте это лекарство. Здесь только травы. Вам сразу станет легче, и вы заснете. Это настойка лауданума с добавлением шафрана и клевера.

Людовик отвернулся от пузырька. Его воспаленные, страдающие глаза обратились к Клодине. Она едва заметно покачала головой:

– Ваше величество, умоляю вас, прислушайтесь к совету того, кого вам было угодно назначить своим придворным врачом.

Массон еще раз поднес пузырек к губам короля.

– А что… скажете вы? – с трудом шевеля пересохшими губами, спросил у Клодины Людовик.

Массон сердито смотрел на дочь. Клодина это видела, но сейчас была не та ситуация, чтобы выгораживать отца.

– Ваше величество, когда болезнь только началась, ее легко вылечить, но трудно определить. По мере того как она разрастается, ее становится все легче распознать, зато лечение требует бóльших усилий.

– У вас ведь тоже бывала лихорадка. Как вы ее лечили? – спросил король.

– Я уповала на силы своего организма и лишь помогала ему. Вашему организму требуется очищение. Есть такая трава – полынь. Она растет на опушке леса.

Людовик с трудом кивнул.

– Идите за вашим лекарством, – приказал Клодине Бонтан. – Не медлите и сохраняйте внешнее спокойствие. Никто не должен знать об истинном состоянии короля.

Клодина ушла. Людовик отвернулся от Массона.

– Ваше величество, меня сюда позвали, чтобы вас лечить, – пробовал возражать Массон.

– Пусть все удалятся. И пришлите ко мне госпожу де Лавальер.

Разговор утомил короля. Он опустил голову на подушку и снова погрузился в забытье.

Мадам де Монтеспан повсюду разыскивала Генриетту и случайно наткнулась на нее в коридоре. Генриетта и Мария Терезия направлялись в покои королевы.

– Как здоровье его величества? – дрожащим шепотом спросила она. Вид у Атенаис был весьма удрученный. – Короля не было на мессе, и это могло повлечь разные домыслы.

Королева демонстративно отвернулась.

– Ваше величество, умоляю вас сказать! По дворцу уже ползут слухи. Их может остановить только правда.

– Его величеству нездоровится, только и всего, – ответила Мария Терезия.

– Но почему такая секретность?

– Чтобы не плодить слухов, – сказала Генриетта.

– А Луизе де Лавальер сообщили? – не унималась Атенаис.

– Сообщили, – ответила королева.

– Тогда… это серьезно.

Мария Терезия посмотрела на Генриетту и молча кивнула.

– Что… что будет, если… – начала мадам де Монтеспан.

– Никаких «если», – отчеканила Генриетта. – Король поправится.

Они с королевой пошли дальше. Мадам де Монтеспан осталась стоять посреди коридора.

– Конечно, он обязательно поправится! – крикнула она вдогонку, сомневаясь, что королева и Генриетта слышали ее слова.

Всякий раз, когда ему нужно было что-то написать, герцог Кассельский вспоминал свой просторный кабинет в сгоревшем замке и массивный письменный стол. Его нынешнее дворцовое жилище вынуждало сгибаться в три погибели, усаживаясь за узкий стол, где недолго занозить руку о плохо обструганные доски. Но выбора у герцога не было. Вздохнув, он обмакнул перо в чернильницу и только приготовился вывести первые слова, как с потолка на бумагу упало несколько крупных капель. В хваленом Версальском дворце протекала крыша. Он поднял голову к потолку и увидел еще одну такую же каплю, готовую упасть. «Проклятие! Неужели знатному дворянину не могли выделить помещение, где хотя бы не каплет над головой?» – сердито подумал герцог.

Бросив перо, он откинулся на спинку стула и тут вдруг заметил, что под дверь подсовывают записку. Герцог вскочил, схватил записку и распахнул дверь.

В коридоре было пусто.

Он повертел в руках послание, скрепленное такой же восковой печатью, как и предыдущее.

Одной из привычек, сохраненных Монкуром от прежней жизни, была охота. Сейчас, когда король болел, можно было беспрепятственно охотиться в угодьях его величества, что Монкур и делал. Накрапывал дождичек. Его верный спаниель полез в кусты за подранком-фазаном, однако вернулся без добычи, но с запиской, прикрепленной к ошейнику. На ней была знакомая печать.

За окном не было ничего, что могло бы усладить взор, однако Шевалье продолжал смотреть в окно. Его глаза рассеянно следили за бегущими по небу облаками, после чего переключились на косяк птиц. Потом он заметил озябшую муху, которая ползла с наружной стороны стекла. Услышав шаги вошедшего Филиппа, Шевалье сказал, не оборачиваясь:

– Если король чувствует боль у основания волос, может, на него подействовало вчерашнее вино? Как говорят: «Съешь шерсть зверя, который тебя укусил». Вот только не знаю, кому захочется завтракать шерстью?

Шевалье почувствовал на себе сердитый взгляд Филиппа.

– Я что-то ляпнул невпопад? Ладно, не дуйся. Лучше расскажи, как здоровье нашего короля?

Филипп то сжимал руки в кулаки, то снова растопыривал пальцы. Похоже, он хотел что-то сказать, но не решался.

– Давай поговорим, – предложил Шевалье, поворачиваясь к Филиппу. – К чему вся эта секретность?

Филипп подошел к столу, схватил недопитый бокал и вдруг бросил на стол. Вино растекалось по поверхности, красное как кровь.

– Поклянись мне, – потребовал он у Шевалье.

– Клянусь жизнью моего отца.

– Твой отец умер.

– Тогда жизнью матери.

– Не паясничай!

Шевалье шагнул к Филиппу, взял его за руку:

– Мне больно видеть тебя в таком состоянии. Я могу хоть чем-то тебе помочь?

– Я же сказал: поклянись. То, что ты услышишь от меня, не должно становиться достоянием ничьих ушей.

Шевалье приложил руку к сердцу:

– Клянусь своей жизнью.

Филипп окунул палец в пролитое вино.

– Мой брат очень болен, – тихо сказал он.

– Я всегда говорил, что из тебя получился бы замечательный король.

– Прекрати! – сердито сверкнул глазами Филипп.

– Неужто все так серьезно? Боже мой.

– Людовик смертельно болен. Если он умрет, меня назначат регентом.

– Прости, друг. Я и понятия не имел.