Читать интересную книгу Аквитанская львица - Дмитрий Агалаков

Еще с предгорий, когда они спускались с хребта, крестоносцам открылось впереди удивительное зрелище. Вдали, под жарким азиатским небом, разрастался один из самых богатых городов мира, который они собирались разграбить и предать жестокому наказанию, а перед ним — зеленое море. Фруктовые сады! Их оказалось так много, и они были так густы, что и впрямь походили на живое зеленое море. К тому же наверняка полное всевозможных плодов. Этот вид радовал глаз и вызывал слюну у немного притомившихся во время марша христианских воинов. Разве плохо, вытащив из ножен меч, продвигаясь к городу, набитому золотом, поедать яблоки и апельсины, финики и сливы? Только вот была одна странность — все это фруктовое море оказалось изрезанным глиняными стенами чуть выше человеческого роста. Так эти сады были разделены между жителями Дамаска и в то же время представляли собой запутанный лабиринт.

Авангард рыцарей, первый оказавшийся в долине, весело двинулся к садам. Но, когда крестоносцы вошли в этот душистый, пряно пахнущий лабиринт, он оказался адской мясорубкой. Первые две сотни крестоносцев, ехавшие грудью вперед, позабывшие про щиты, были сражены тысячами стрел, стремительно вылетевших из глиняных стен. В них уже были проделаны маленькие бойницы, до времени укрытые листвой, и через них и били по рыцарям дамасские лучники. Но это было не все — в маленьких проходах, через которые тяжеловооруженному всаднику проехать было не так-то просто, внезапно появлялись копейщики и метали копья и дротики в замешкавшихся рыцарей. Лучникам и копейщикам помогали метатели пращи. Дамасские воины наносили мгновенный удар и тут же прятались за глиняными стенами, ускользая в новых и новых проходах. Часть крестоносного авангарда сразу полегла, лишь войдя в благословенный дамасский сад, другая увязла и сама взяла оборону. Никто не ожидал такой прыти от мусульман, вожди крестоносцев были уверены, что все дамасцы уже спрятались за стенами города, и тем более никто не думал, что фруктовые сады станут братской могилой воинственным христианам.

Но, когда подоспели другие рыцари и, полные гнева, обрушились на сады, и тут хитроумные дамасцы не растерялись. Стоило рыцарям потянуться по узким проходам, загородившись щитами, в отверстия стен полезли длинные копья, пронзая рыцарских коней, поражая самих воинов в участки тела, закрытые лишь кольчугой, которую рвали длинные и узкие стальные наконечники.

И тогда пехота вооружилась бревнами и стала прокладывать себе путь так, как прокладывают себе дорогу те, кто штурмует крепость. Точно ворота замков, они легко пробивали эти стены, а другие христиане входили в проломы и уже там с гневом и злобой кромсали мусульман на части.

Понадобился целый день, чтобы снести все глиняные стены обширнейших садов Дамаска и выйти к реке Барради, на открытое пространство перед городом. Но тут по крестоносцам, все еще преследующим дамасских лучников и копьеносцев, ударил корпус легкой мусульманской конницы — они подоспели на выручку своим. Теперь уже пришлось в руинах садов как можно быстрее укрыться нападающим. Но, как только проходы стали свободными, тяжелым и несокрушимым потоком на берега Барради вышла тяжелая рыцарская конница и тотчас обратила легкую конницу мусульман в бегство.

Дамасские конники быстро оторвались от рыцарей, не пожелавших их преследовать. Франки и немцы знали, что такая погоня легко заводит в смертельную ловушку.

Тогда вперед выехал один из мусульман — он так и гарцевал на своем быстром скакуне.

— Эй, христиане, вы любите поединки! — выкрикнул он на ломаном французском. — Кто из вас не побоится сразиться с нашим витязем ал Багури?! Отвечайте, если не боитесь, христиане!

Император Конрад, лично возглавлявший тяжелую конницу, усмехнулся:

— Именно этого я ждал уже целый год!

— Ваше величество, — запротестовали рыцари его свиты, — выберите кого-нибудь из нас! Мы просим вас, государь!

— Не рискуйте своей жизнью, ваше величество! — вторили им заботливые оруженосцы.

— А на что мне еще жизнь, как не для того, чтобы рисковать ею! — рассмеялся Конрад.

Но тут уже выезжал вперед и подоспевший Людовик Французский — как и Конрад, в стальной чешуе и плаще, с шишаком поверх кольчужного капюшона.

— Конрад! — он во второй раз назвал старшего товарища по имени. — Эти негодяи выставят простого воина! К тому же неверного, презренного нехристя! Разве он достоин драться с королем всех германцев? Ваши рыцари правы, выберите лучшего из лучших!

— Нет, Людовик! — воскликнул Конрад, наблюдая, как от рядов мусульман уже отделяется один воин. — Я столько наломал дров в этом походе! Лучшие из лучших остались в горах Дорилеи. Я даже не предал земле их прах! Их сожрали стервятники, а их кости высушил и разнес по ущельям ветер! Если я погибну, у меня больше шансов, что Господь простит мою глупость!

Это были горькие слова, и, после того как немецкий король выговорился, уже никто не смел перечить ему и отговаривать его от поединка. А мусульманский воин, как и прежде глашатай, уже гарцевал на быстром коне, и огненно посверкивал его ятаган, которым он играл легко, как перышком.

— Мой двуручный меч! — грозно выкрикнул император Конрад одному из оруженосцев.

Тот немедленно выполнил приказ, вытянув из длинных ножен страшное оружие — широкое лезвие в три локтя длиной, с рукоятью для двух ладоней. Оруженосец протянул меч королю, и Конрад ухватил его одной рукой за ту часть, что была у крестовидной гарды. Лезвие было отточено и девственно — коснись пальцем, лопнет кожа и пойдет кровь.

— Отменное жало! — воскликнул Конрад Гогенштауфен. — А, Людовик?

Король Франции с горькой улыбкой кивнул:

— Отменное, государь.

Людовик видел, что император готов победить, но, если надо, и погибнуть. И то, и другое он принял бы с радостью. И еще неизвестно, что бы он предпочел, окажись у него выбор. Боль за то, что он завел лучших дворян своего королевства в ловушку и там погубил, выжив сам, не отпускала его сердце. Но судьба уже приглашала Конрада Третьего Гогенштауфена бросать кости, и тот, вонзив золотые шпоры в брюхо своего коня, помчался на середину выбранного противником поля.

Король, едва приблизившись, сразу оценил врага — это был ловкий и легкий гигант. Загорелый и подвижный. Смуглость его лица оттеняла белая одежда. Черные глаза дамасца смеялись, белые зубы сверкали.

— Да покарает Аллах неверных! — выкрикнул сарацин на своем языке.

Его широкий ятаган перелетал из одной руки в другую, и глаза воина даже не следили за этим перелетом. Было видно, что в бою он владеет обеими руками одинаково хорошо, а его ятаган казался хлестким продолжением его собственной руки. Да и лошадь под ним вертелась как волчок! Но вот доспехов у него было немного — стальная пластина на груди да такая же на спине и плечах. Маленький круглый туркменский щит да шишак со шпилем на голове, по мусульманскому обычаю густо обмотанный чалмой.

— Восславлю же Господа нашего Иисуса Христа! — самому себе сказал Конрад. И с вызовом бросил противнику. — И да покарает Он тебя, чертово отродье! Последовав примеру врага, император подкинул и провернул в руке свой страшный меч, сейчас, в кисти рыцаря, походивший на лопасть мельничного крыла. — Что б ты сдох, поганый выродок!

Сарацин не выдержал и первым пустил коня на Конрада Гогенштауфена. Они сшиблись, но каким бы крепким ни был мусульманский воин, он точно мячик отлетел от тяжеловооруженного противника, успев два раза нанести удар ятаганом, — и каждый из ударов немецкий король отбил щитом, но сам ударить не успел. Не нашел времени даже замахнуться! Во второй раз они пустили своих коней друг на друга одновременно — и вновь сшиблись. Конрад ощутил скользящий удар по плечу, но прочная кольчуга и наплечники спасли его. На этот раз он успел ударить, но мусульманину повезло — он отразил не прямой удар, который мог бы оказаться роковым, но сшиб полет меча своим круглым щитом.

Витязи вновь разъехались. Они легко могли бы поразить коней друг друга, но это был рыцарский поединок. Пора было рубиться по-настоящему — схватиться и не расцепляться до тех пор, пока один не упадет на землю.

И они схватились. Молнией летал меч сарацина и бил по противнику, но недаром император Конрад был одним из лучших европейских воинов. И немецкий щит его, не в пример туркменскому, был длинным и мощным. Но нужно было иметь очень сильную руку, чтобы отмахиваться этим щитом, поспевая за ятаганом противника. Но и мусульманин, каким бы ловким он ни был, являлся всего лишь человеком, а не дьяволом, и ему нужно было всякий раз замахнуться, прежде чем ударить. Сарацина злила неуязвимость европейца — и одним из ударов, первоначально нацелившись на голову Конрада и тем, обманув противника, он располосовал немцу бедро. Если бы не кольчуга, прикрывавшая ляжки рыцаря, сделал бы он короля колченогим — это уж точно, а так лишь рассек стальные кольца и пустил кровь. Конраду нужно было одно — улучить момент для точного удара, но этот момент никак не представлялся. Едва немецкий король замахивался страшным оружием, как сарацин на легком коне, которым он управлял так, точно тот был его частью, уходил в сторону. А потом набрасывался вновь — и густыми снопами искры летели из германского щита. Да и кольчуга императора уже была рассечена в нескольких местах, и жгло рассеченную под стеганым исполосованным пурпуэном кожу.