— Какие есть. Тебе список озвучить?
— Ты же понял, что я спросила. Зачем ты…
— Капитулирую, — уныло хмыкнул майор.
Нина Петровна замерла, пропуская через себя даже не слово, а интонацию, с которой оно было сказано. И все еще не веря, проговорила:
— Я ничего не соображаю сейчас, Сень. У меня был тяжелый день… объясни, пожалуйста, толком.
— Тяжелый день? — уточнил Коваль, чуть вскинув брови, и кивнул. — Ну да, тяжелый… Ребенок где?
— У его родителей, — не стала она ничего отрицать. — Но я бы его и так к ним привезла. Он заснул, а я, дура, телефон на беззвучный поставила… и как не в себе была.
— А когда ты его забирала — была в себе? — равнодушно спросил Арсен.
— Не в себе, Сень. Я… меня переклинило. Как затмение какое-то. Мне было очень больно, но я правда шла в сад только чтобы посмотреть на него. А когда знакомую встретила, то… на меня нашло что-то. Я потом такого им наговорила…
— Зато сделала по-своему.
Она проглотила. Смотрела на него во все глаза, пока в висках продолжало долбить его голосом: «Капитулирую». И не двигалась с места, будто бы тем, что стоит, загораживая дверной проем, что-то может остановить. Чему-то помешать.
— Они меня не простят, да? — пересохшими губами проговорила Нина Петровна.
— Откуда мне знать, Нин, — пожал он плечами, — но я бы их понял, если честно.
— А ты?
— А я дошел этот свой путь до конца.
— Все-таки объясни мне, что это значит, потому что я правда не понимаю.
— Я ухожу, — бесстрастно сообщил очевидное Коваль.
— Сейчас? Ночью? Куда?
— Я же не бездомный, — усмехнулся он. — В свою квартиру.
Нина Петровна поймала себя на том, что перестала дышать. Просто забывала сделать вдох все эти несколько реплик. И сейчас ей не хватало воздуха.
Она всегда знала, что Арсен ее любил. Это была константа и аксиома всей ее жизни. Даже когда еще был Рома, а она — была Роминой женой.
Она всегда знала, что где-то за спиной, подставляя ей плечо, всегда будет Арсен. И последние годы его дом был здесь. Где она.
Она всегда знала, что он не унизит ее ни чувством вины, ни необходимостью извиняться, потому что понимал ее куда лучше других.
А теперь, выходит, перестал? Или она перестала?
— Ты это давно решил? — спросила Нина, пытаясь разобраться — он или она.
— Сегодня. Звонил Богдан, — он рубил фразы, как в учебке. — Искал тебя.
— И ты из-за этого?
— Нина, я устал, — Арсен провел ладонью по лицу, с силой потер лоб и прищелкнул языком. — Задолбался делать вид, что все в порядке.
— А если я попрошу тебя остаться? — глухо сказала Нина.
— Заведи кокер-спаниеля, — Коваль потянулся к вешалке и снял куртку, одновременно с тем сунув ноги в туфли.
— Сеня, ты, конечно, свободен идти, но учти, что я не буду просить вернуться, — на пределе выдержки сказала она, так и не отступая от двери.
Арсен молча сунул руки в куртку, закинул на плечо ремень сумки и дернул на себя чемодан. Обернулся, бросил на нее быстрый взгляд и спокойно проговорил:
— Я и не надеялся.
Ей ничего не оставалось, кроме как отступить в сторону. Тогда как хотелось спросить, почему не надеялся. Почему?! Судорожно искала, чем может его удержать, и к своему ужасу сознавала, что все проговорено. Ни одного слова нет. Ни единого. Как тогда, когда в дверном проеме стоял Рома на свое сорокапятилетие, спешащий от нее к другой женщине, а она не смогла задержать его рядом с собой, потому что он вдруг стал совсем чужим, совсем не ее.
Но ведь Арсен — не Рома.
— Хорошо, — кивнула Нина. — Если тебе так будет лучше, то хорошо…
На это он уже ничего не ответил. И она только проследила за тем, как он вышел из квартиры, негромко прихлопнув за собой дверь. Щелкнул замок, и его не стало. Только в прихожей все еще слышался запах его парфюма, за столько времени уже совсем родного. И, Нина почему-то была уверена, что точно так же еще некоторое время будет пахнуть его подушка и та часть шкафа, в которой хранились его вещи.
Может быть, что-то забыл? И придет забрать…
Недолго, но задержавшись, она смотрела на дверную ручку, будто бы ждала, что та сейчас снова дернется, и Арсен зайдет обратно. Но этого не произошло. Напротив, она достаточно хорошо слышала, как колесики покатились в сторону лифта, вторя его шагам. Пока их стало совсем неслышно.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Не желая оставаться на месте, она двинулась в кухню. Уже довольно давно она здесь все переоборудовала так, чтобы справляться самой было просто и в радость, и когда помощница брала выходной или отпуск, с некоторым удовольствием возилась здесь самостоятельно. Сейчас она не видела расставленной по местам посуды, со свойственной Арсену скрупулезностью выстроенной по цветам и размерам. Вот, вроде бы, мужчина, но у него даже посуда — как рота солдат на плацу. Не видела и приготовленного, наверное, для нее ужина, накрытого на столе салфеткой — стакана давно остывшего молока и булочки, судя по запаху, из их любимой пекарни. Нинин организм прекрасно переваривал лактозу, и потому молоко с ложкой меда она всегда считала прекрасным средством благополучно завершить день и заснуть. А маленькие сахарные булочки были единственным, в чем она не могла себе отказать никогда, даже под страхом наесть лишние килограммы.
Нина медленно шла к окну, потому что оно выходило во двор. Приподнять жалюзи и бросить взгляд вниз, чтобы увидеть, как Арсен ставит вещи в багажник и как сам садится в машину. Ей слишком немало лет, чтобы находить в этом хотя бы оттенок трагедии. А уж по сравнению с тем, что случалось с ней раньше — даже разочарования быть не может.
Ушел мужчина. Который от нее чего-то ждал, чего она ему дать не смогла. Обычная история, как у всех.
До окна Нина так и не дошла, крутанулась вокруг оси и проверила наличие воды в чайнике. Нажала кнопку, сунулась в шкафчик, чтобы найти чай. Ей нравился синий такой, анчан. Но если добавить лимон, он становится фиолетовым. И еще тоже здорово успокаивает перед сном.
Черт его знает, где Арсен его покупал. Ну да неважно, справится у Ириши, помощницы. Та наверняка в курсе.
Несколько цветков в заварник. Молоко из стакана — в раковину. Булочку — вместе с салфеткой — в хлебницу.
Машина внизу завелась. Она отчетливо это слышала в тишине ночной улицы даже сквозь закрытые окна.
Сжала пальцы, вогнав ногти с аккуратным нюдовым маникюром в ладони.
Он ушел, потому что так ничего и не понял. А она никогда и ни за кем не бегала, чтобы объяснять или, тем паче, просить прощения. Вряд ли это того стоило. Она не пробовала и не хотела.
Он не бездомный. И достаточно взрослый. Даже не так. Достаточно старый. Как и она.
Он приедет сейчас в свою опустевшую, немного заброшенную за столько лет квартиру и… что будет делать? Что он будет делать? Она понятия не имела, что он будет там делать, но точно знала, что сама сядет пить чай.
Господи боже, она сядет пить чай?! Сейчас? После того, как Арсен ушел?
Спустя столько пережитого и пройденного вместе? Нина думала, что ею, но, оказывается, вместе. Потому что сама как-то незаметно, непонятно когда — но приросла к нему.
Что он сейчас будет делать? Пить горькую? Ударяться во все тяжкие? Или ляжет спать на нерасстеленную постель, толком не раздевшись, чтобы утром вызвать клининг и привести все в жилой вид. Так же, как она — сейчас пьет чай, а утром затеет генеральную уборку. Да, это на него куда больше похоже.
Ведь он — не Рома. Никогда не был Ромой. Никогда не будет Ромой.
И ей уже больше не нужен никакой Рома.
Нина Петровна чуть слышно всхлипнула и словно бы проснулась, с изумлением глядя на собственные подрагивающие пальцы, нервно полощущие чашку, прежде чем наполнить ее кипятком. Какого черта?
Она закрыла кран. Нашла бумажное полотенце. Вытерла руки.
И бросилась в прихожую — обуваться, натягивать обратно пальто, шарить по карманам сумки в поисках ключей от машины. Чтобы еще через несколько мгновений хлопнуть дверью, бежать коридором и стоять перед лифтом, вжимая кнопку вызова и кусая сухие губы. Чтобы уже в кабинке изучать свое отражение в зеркале и не узнавать больше себя. Чтобы холодный мартовский ветер ударил в лицо, не оставив ни единой мысли обо всем случившемся с ней за день, но заполняя единственной тревогой — как Арсен будет без нее этим вечером. А как будет она без него?