— Я что-нибудь не так сказала? — осведомилась Феба.
Одетта покачала головой. Она не понимала таких людей — похоже, они вечно дулись по пустякам.
— Дело в том, что на свадьбах Сьюки всегда одолевает хандра. — Ткнув пальцем в Гая, который просил у официантки принести еще вина, Феба заговорщицким шепотом произнесла: — А все из-за этого свинтуса. Никак не реагирует на ее бесконечные намеки о том, что ей хочется надеть подвенечное платье. Так что из всех сестер Ситтон Сьюки единственная осталась не замужем.
Одетта почувствовала жалость к бедняжке Сьюки. Вот где, оказывается, она оттачивала свои познания об этикете и хорошем тоне — на свадьбах у своих сестер!
— Ну так как тебе все-таки Джимми? — снова вернулась к разговору о симпатичном «африканце» Феба. — Он уже рассказал тебе о своем проекте загородного ресторана?
Одетта согласно кивнула. Что и говорить, о проекте она была наслышана. А вот о самом Джимми мало что могла сказать. Она не составила еще о нем определенного мнения.
— Кажется, мне пора уступить место его законному владельцу, — сказала Феба, заметив маячившую в дверях могучую фигуру Джимми Сильвиана. Потом, уже шепотом, она добавила: — Кстати, дорогая, хочу тебе напомнить, что своего спутника жизни мы чаще всего встречаем на свадебных торжествах…
21
— Вы такая неприступная, холодная и одинокая. Прямо Снежная королева, — улыбаясь, сказал Джимми.
Неожиданно Одетта почувствовала вспышку острой неприязни к этому человеку.
— Да, я пришла одна! — воскликнула она. — Потому что мне так захотелось. Если хотите знать, я нахожусь с мужчиной, пока он мне интересен, а когда надоедает — без колебаний кладу отношениям конец. Отношения между людьми — это как вложение в деловые бумаги. Главное, изъять их из обращения, пока они окончательно не обесценились.
— Вот этого я как раз никогда не умел, — печально покачал головой Джимми. — Возможно, впрочем, мы говорим о совершенно разных вещах. — Он широко улыбнулся. Одетта заметила, что у него была чрезвычайно обаятельная улыбка.
«Зря стараетесь, мистер Сильвиан, — со злостью подумала она, — на меня такие улыбочки давно уже не действуют».
— Вы слишком долго жили в Африке, Джимми, — наставительно сказала Одетта. — За это время правила изменились. И в политике, и в любви. Любовь двадцать первого века — это прежде всего вопрос сиюминутной выгоды.
— Боже, что вы такое говорите! Неужели вы ни разу не влюблялись? — спросил Джимми, пристально глядя на нее. Он вовсе не пытался с ней заигрывать, как поначалу показалось Одетте. Теперь у нее не было на этот счет никаких сомнений.
— По-настоящему, да? Так, кажется, люди говорят? — произнесла она, чувствуя, что разговор и впрямь принимает несвойственную легкой светской болтовне глубину.
— А еще говорят: «Я буду любить тебя, пока смерть не разлучит нас». — Похоже, Джимми Сильвиан не относился к числу людей, с которыми можно было вести легкий бездумный треп.
— Пока смерть не разлучит нас, — повторила Одетта, думая о Калуме. Между прочим, она — что греха таить? — желала ему смерти. И не так уж редко. Конечно, куда проще было бы, чтобы он вообще никогда не рождался на свет и не мучил ее самим фактом своего существования. Но коль скоро он родился и жил, и отлично себя при этом чувствовал, для нее лучше всего было бы его схоронить. Одетта предпочла бы ходить к нему на могилку и, заливаясь слезами, класть цветы на его надгробие, нежели знать, что он живет, дышит, смеется и обнимается с другими женщинами, напрочь вычеркнув ее из своей жизни. Нет все-таки горшей муки, чем душевная боль отвергнутой женщины.
— Вот когда этот парень умрет, тогда и поговорим, — сказала она, мрачно посмотрев на Джимми.
— Неужели для того, чтобы убедиться в своей любви, вам нужно, чтобы ваш близкий человек умер? — спросил Джимми, понизив голос до шепота. Не хотел, чтобы его слышала Сьюки.
— Вы можете любить человека мучительно и сильно, даже, как говорится, насмерть, но из этого вовсе не следует, что он отплатит вам той же полноценной монетой, — пожала она плечами. — Так что любовь — это риск. И преогромный. Поэтому нет ничего удивительного в том, что люди, обеспечивая себе душевный покой, все реже соглашаются рисковать.
Одетта посмотрела на скучающих Сьюки и Гая, которые давно уже были вместе, но не потому, что не могли друг без друга, а потому, что боялись одиночества.
Джимми проследил за ее взглядом.
— Как я понимаю, вы тоже рисковать не хотите, — едва слышно произнес он.
Одетта опять подумала о Калуме, о том, в частности, на какие жертвы ради него пошла и что получила в результате.
— Та любовь, о которой вы говорите, существует только в слезливых романах и телесериалах, — жестко сказала она. — В реальной же жизни вечной любви не существует.
К большому ее удивлению, Джимми не стал оспаривать высказанное ею мнение, лишь задумчиво кивнул, принимая ее слова к сведению.
— В определенном смысле, Одетта, вы правы, — с минуту помолчав, сказал он. — Настоящая, большая любовь встречается редко. Обычно людей вполне устраивает некий ее суррогат, который удобен в употреблении, как электрический чайник. Ну а потом… время идет, дни складываются в годы, годы — в десятилетия, и люди умирают, так и не узнав, что это такое.
— Стало быть, лучше прожить мало, но зато в любви — так, что ли? — спросила Одетта, подпустив в голос циничные нотки.
— Можно и так сказать, — пожал плечами Джимми. — Тут каждый делает выбор сам.
— А по-моему, нет ничего лучше мертвого возлюбленного! — бросила Одетта. — Мертвец не может ни уйти от тебя, ни изменить тебе, да и никак иначе тебе напортить. Так что тебе остается только лелеять добрую память о нем и те чувства, которые ты к нему питала. А это, по большому счету, означает культивировать жалость к самой себе. Ну а жалость к себе суть та же любовь. Ведь жалеть себя так приятно… Я бы назвала это чувство жалостью-любовью к собственной персоне. Вот, по мне, самое сладкое и сильное чувство, какое только может испытывать человек.
Джимми кивнул, устремив на нее взгляд темно-синих глаз, на дне которых плескалась затаенная печаль.
— Это вы сказали, Одетта, — не я. Когда умерла моя возлюбленная, у меня было такое ощущение, словно она забрала с собой мою душу. Я будто бы разом лишился всех своих чувств. Где уж тогда мне было жалеть себя или, того больше, себя любить… Я просто ничего не чувствовал. Был пуст и туп, как трухлявый пень, вот и все.
Одетта почувствовала, как у нее от стыда жарко полыхнули щеки.