места, медленно проплывая между рядами. В оркестровой яме тот еще сброд сидел. «Кому доверили великое произведение играть! — подумал он. — А мне еще петь под них!» Из ямы ему махнул дирижер: мол, иди сюда. Странный это был человек или не человек вовсе — слишком бледный, глаза горят зловещим красноватым огнем, тощий и высокий. Фрак на нем болтался как на вешалке.
— «Что наша жизнь? Игра! Добро и зло — одни мечты!» — запел неожиданно дирижер.
Из ямы послышалось дружное: «Что верно? Смерть одна! Как берег моря суеты, нам всем прибежище она. Кто ж ей милей из нас, друзья? Сегодня ты, а завтра я!» Ох, не верилось в доброе предзнаменование после таких слов. Он подошел ближе. В яме сидели облаченные во фраки и черные платья в пол скелеты. Несколько скрипачек бодро махали смычком в воздухе, едва касаясь струн. На арфе с упоением играла скелетица в фиолетовом парике, который от ее усердия постоянно сползал набок. Она прерывалась, чтобы его поправить, а потом вновь принималась за арфу. С духовыми пытались справиться скелеты в цилиндрах. Их черные плащи вздымались над позвоночниками, но дуть было категорически нечем. Сбоку скромно пристроились двое: тот, что изредка тюкал тарелками и тот, что периодически тюкал по треугольнику. Тарелки легко узнавались. Из человеческого мира он помнил знаменитый сервиз «Мадонна». Именно из него и были изъяты тарелки. Скелет брал их за края и слегка ударял друг о друга. Осколки падали на пол. Он брал следующую пару и, по взмаху дирижерской палочки, повторял трюк. Возле арфистки печально завывала скелетица-флейтистка.
— «Прежде лучше жили, и такие дни каждый год бывали раннею весной. Да, каждый год бывали! А теперь им в редкость солнышко с утра, хуже стало, право, хуже стало, право, умирать пора!» — снова грустно грянул оркестр.
По сцене побежала старуха в черном капоре с супницей из того же сервиза «Мадонна».
— «Уж полночь близится…» — запела она скрипучим голосом. — Я суп сварила знатный!
В зале начали аплодировать. Он отошел от края оркестровой ямы, пытаясь ретироваться за кулисы. Из суфлерской будки послышалось: «Узнает в графине мать!» Он оглянулся. Графина нигде не наблюдалось. Старуха угрожающе приближалась к нему с супницей в руках.
— «Я истомилась! Я исстрадалась! Тоска грызет меня и гложет… А если мне в ответ часы пробьют, что он убийца, соблазнитель? Ах, страшно, страшно мне!..» — опять заверещала она.
Зрители начали недовольно переглядываться.
— Узнает в графине мать же! — высунулся суфлер. — Не учите ничего!
— Нет тут никакого графина! — зашипел он. — Только старуха и супница!
— Старуха и есть графиня, олух!
— Ах, вот вы ж матушка моя! — попытался пропеть он, поняв, что от него требуется. — Родненькая! Узнаю!
Старуха радостно потянула его к столу, на котором обнаружились две глубокие тарелки. Да, из сервиза «Мадонна», понятное дело. Рядом стояли две стопочки и графинчик с водочкой. «И как я графин то не заметил!» — мелькнула мысль. Но тут на сцену полезли скелеты из ямы.
— В одно рыло пить надумал?! — возопили они.
Скелетица вдарила по арфе, издав воинственный клич, оттолкнула инструмент в сторону и присоединилась к коллегам. Перкуссионист взял очередные две тарелки и тоже полез на сцену. Стало понятно, что следует бежать. Он обернулся: позади маячила черная пустота закулисья. «Эх, была не была!» И он рванул прочь со сцены.
— Держите его! — взревела толпа скелетов. — Держите Германа!
— «Уж полночь близится…» — пропел кто-то густым басом.
Послышался звон разбитых тарелок и завывание флейтистки…
***
В гримерку вплыла Ольга Владленовна Серова-Неземная. Длинное светло-голубое платье колоколом колыхалось вокруг крупной фигуры. На голове блестел то ли кокошник, то ли диадема — странное блестящее украшение.
— Горе-то какое! — низким голосом пропела Ольга Владленовна, плеснула коньяку в ту же водочную рюмку и выпила. — Простите, ребята, перенервничали мы! На его месте мог быть любой из нас!
— Так был-то именно Регода, — встрял Герман, — вопрос: почему. Как думаете, почему его убили? Да еще таким способом — старинным испанским.
Серова-Неземная повертела рюмку в руке, задумавшись.
— Сложный вопрос вы задали… Про меня вот сплетни вам, наверное, уже рассказали. Ну, что я вешаюсь ему на шею. На самом деле, ребята, мне не хватает песен, а денег особо нет. Думаю, вдруг подешевле напишет или вообще бесплатно.
— И как? — поинтересовалась Оля, оторвавшись от протокола.
— Никак! — Ольга Владленовна опять плеснула коньяку. — Никак! Мне почти семьдесят, ребята. Я заслуженная артистка, пела когда-то давно у Бабкиной. И сейчас хорошо пою. Но я уже никто. Живу на пенсию. Если на концерты приглашают, то ничего за это не платят. «Спасибо, — говорят, — скажи, что зовем». Нынче про березки петь немодно. Думала, попросить что-то у Регоды. А он мне те же ставки, что и всем. Жаль его, конечно, но сволочь он та еще.
— Его не любили, это мы поняли. Но по этой причине полстраны могло бы убить другую половину населения. Кто мог убить? Вы тут сидели с Лисняком все время. Кто-то сюда заходил? Или вы выходили?
— Да, мы с Русланчиком тут сидели. Таня заглянула — кольцо забрала. Тимка забегал — не знал, какая гримерка его. Он и к Регоде забегал. Тот пил сидел со своей спонсоршей. Тоже великая певица нашлась! Новодел! Потом народ начал подтягиваться. Ближе к антракту. А уж в самом антракте Тимка услышал, как вы полицию вызываете. К нам сюда влетел с криком: «Ребята, Регоду убили!»
— У вас кто-нибудь Испанией увлекается? Историей Испании? Историей оружия, пыток? — гнул свою линию Николаев.
— Испанией? Нет, не знаю.
— Кто струну мог взять? Барабанные палочки?
— Струны для рояля лежали в темном углу. Мы уже это обсудили с ребятами. Там, где закрытая после потопа гримерка. Там же валялись и барабаны. Тут кто-то до нас выступал. Их сложили в углу. Три, вроде, было барабана. С ними и палочки. Понимаете, мы друг за другом ведь не следим. Главное, свой выход на сцену не пропустить. В антракте хотели немного выпить, отметить первое отделение. После второго нам в буфете разрешили банкет сделать. Вот, Иришкин папа помогал, — она показала на Игоря. — Кстати, сколько продуктов пропадет! Эх, не каждый раз нам банкеты устраивают…
— Вам накроют там, не волнуйтесь, — успокоил Николаев. — Сейчас всех допросим, и вас проводят к столу. Попросите, пожалуйста, сюда пройти Елену Пахомову, ту, которая первой выступала.
Серова-Неземная выплыла из гримерки и гаркнула: «Авила, заходи в пыточную!»
— Интересный у вас псевдоним, — заметил Герман.
— А, ничего интересного, — мотнула головой Пахомова. — Работала в эскорте. Нам там всем придумывали