Выбор пал на Японию, а не на главного врага антигитлеровской коалиции, не случайно. США тогда опасались, что, если в случае бомбардировки Германии взрывное устройство по каким-нибудь причинам не сработает, немецкие ученые получат в свои руки секреты атомной бомбы и таким образом ускорят собственную программу ядерного оружия. Ученые же «Манхэттенского проекта», убежденные в том, что бомба предназначалась только для Германии, ничего не знали о вновь принятом решении. Лишь один физик-ядерщик Джозеф Ротблат, осознав, что поражение Германии уже предрешено и что создать ей собственную бомбу, по данным миссии «Алсос», уже не удастся, по принципиальным соображениям еще в 1944 году покинул Лос-Аламосскую лабораторию. Опасаясь, что примеру Ротблата могут последовать и другие ученые, официальные лица США, и особенно генерал Гровс, строго запретили профессору Ротблату распространяться о своих соображениях.
И вот теперь, уже после взрыва, Гровс снова стал убеждать американскую военщину, что только атомные бомбы могут остановить гибель американских парней в боях с японцами, что только такое грозное оружие может ускорить разгром Японии и в конце концов как-то оправдать огромные расходы, затраченные на «Манхэттенский проект». Убеждал он правительство в том, что целевое применение сверхоружия продемонстрирует всему миру величие Америки и подтвердит историческую роль, которую она должна сыграть после второй мировой войны. Мало того, что Г ровс пытался навязать мысль, что у покойного президента Рузвельта никогда не возникало сомнений, что атомное оружие должно быть использовано против врагов США, каковыми, мол, являются теперь японцы, и что никто уже не имеет права отменять его решение.
Однако генерал Гровс, мягко выражаясь, передергивал факты: президент Рузвельт не оставил никаких распоряжений о последующем использовании атомного оружия. Это во-первых. Во-вторых, Япония после капитуляции Германии по различным каналам зондировала почву о возможности заключения перемирия, поскольку у ее северных границ были уже сосредоточены крупные силы Красной Армии, готовые в любой момент приступить к разгрому Квантунской армии. Одновременно с оказанием давления на военного министра США Генри Стимсона Гровс обсуждал с генералитетом тактику использования атомной бомбы: предъявить Японии ультиматум или применить ее без предварительного предупреждения, используя фактор внезапности. При этом в качестве первых целей Гровс предложил четыре города: Кокуру — крупнейший центр военного производства, порт Ниигата, Хиросиму и Киото — древнюю столицу Японии, бывшую резиденцию императоров. Однако включение Киото в список намеченных целей для атомной бомбардировки вызвало резкое возражение военного министра Стимсона. Президент Трумэн впоследствии поддержал Стимсона, и только после этого вместо Киото в список включили город Нагасаки, где были сосредоточены крупнейшие в Японии судостроительные и ремонтные заводы, а также производство боеприпасов для военно-морского флота.
Шестого августа 1945 года в 8 часов 15 минут первая атомная бомба под названием «малыш» была сброшена на Хиросиму. Атомным взрывом было убито около 100 тысяч человек, более 37 тысяч — тяжело ранено, 235 тысяч получили травмы от светового излучения и проникающей радиации, а около 15 тысяч вообще пропали без вести.
Чтобы у японцев не было возможности оправиться от первого атомного удара, были намечены для последующей бомбардировки еще два объекта: Кокура — цель первой очереди, Ниигата — цель второй очереди. Но в самый последний момент Ниигата из-за ее большой удаленности от первой цели была исключена, и вместо нее был намечен город Нагасаки. Кокуру спасла плохая погода: вопреки предварительному сообщению метеослужбы визуальное бомбометание оказалось невозможным. Сделав в районе Кокуры три захода и не увидев цели, самолет-доставщик и сопровождавшие его истребители взяли курс к Нагасаки. Но и в районе города тоже была плохая видимость, и летчики собрались было возвращаться на авиабазу Тиниан, но в облаках вдруг образовалось окно — через него-то на жителей Нагасаки и опустилось «солнце смерти» от плутониевого «толстяка».
После атомной бомбардировки японских городов в сознание народов мира начало входить что-то более страшное, чем то, что было пережито в годы недавно закончившейся войны с Германией.
Неуверенность, страх, а за ним и явная паника охватили ученых, не представлявших себе масштабов такой огромной разрушительной силы и доселе неведомой им опасности радиоактивного заражения — этой безмолвной смерти, несвойственной прежним, традиционным видам оружия. Это вызвало не только острую тревогу ученых, но и праведный гнев мировой общественности.
* * *
Мир узнал о рождении американской атомной бомбы не в день ее испытаний в пустыне Аламогордо, а лишь тогда, когда в газетах появились названия уничтоженных японских городов — Хиросимы и Нагасаки. В Москве в правительственных кругах царила паника: ощущение незащищенности, срочности и неотложности форсирования атомной программы возникло только теперь, после атомных бомбардировок японских городов. Только теперь, когда были получены ошеломляющие свидетельства трагедии Хиросимы и Нагасаки, Сталин осознал всю трагичность этого события. Ранее советское руководство хотя и знало из донесений разведки о ходе этих работ в США, однако должного внимания исследованиям в Лаборатории № 2 не уделяло, так как до конца не представляло себе громадной разрушительной силы нового оружия. Атомная бомба для Сталина, Берии и Молотова была до этого еще абстракцией. И только этим можно было объяснить достаточно спокойную реакцию Сталина и Молотова на сообщение Трумэна на Потсдамской конференции, а не их умением скрывать свои подлинные чувства в переговорах со своими союзниками и противниками. И только теперь Сталин понял, что США, располагая атомным оружием, будут готовы использовать его для достижения своих политических целей. Поэтому на второй день после бомбардировки Нагасаки, вечером 10 августа, вызвав к себе в Кремль Курчатова, Сталин горько-медлительным голосом произнес:
— Нас опередили, Игорь Васильевич. Сегодня Америка стала уже другой, более сильной. А чем мы с вами готовы ответить на все это? Расскажите, на какой стадии находятся ваши научные разработки.
— Дело двигается, товарищ Сталин, очень медленно. В лаборатории работает всего сто человек. Это вместе с техниками, рабочими и водителями. При таком небольшом коллективе решать важные и многообразные задачи конечно же трудно и сложно. Пока мы ведем только лабораторные эксперименты. Для более широких исследований нам нужна промышленная база, а ее в нашей стране нет. Мы сейчас имеем подробные чертежи конструкции атомной бомбы. Мы знаем, как и чем ее начинить, чтобы она с соответствующей силой взорвалась. В конце концов мы можем ее и скопировать, чтобы сократить материальные затраты и сроки ее изготовления. Я говорю об этом так потому, товарищ Сталин, что сейчас речь должна идти не о научном приоритете, а о скорейшей ликвидации американской монополии, которая с каждым днем будет становиться все более опасной и создавать угрозу новой войны…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});