Современники Есенина относительно имажинизма высказывались не так корректно. Вот, например, что писал по этому поводу Илья Эренбург в своей книге «Люди, годы, жизнь» (М., 1961. Кн. 1–2. С. 588):
«Если футуризм, несмотря на желтую кофту и лорнетку Бурлюка, был большим художественным и общественным явлением, то имажинизм мне всегда казался наспех сделанной вывеской для группы литераторов. Есенин любил драки; и как в гимназии «греки» дрались с «персами», так он охотно пошел к имажинистам, чтобы драться с футуристами. Все это даже не страница его биографии, а несколько сносок, способных заинтересовать только литературоведа.
Обиднее всего было видеть возле Есенина людей глубоко случайных, ту окололитературную банду, которая любила (да и поныне любит) пить чужую водку, греться у чужой славы и прятаться за чужой авторитет».
Валерий Брюсов, у которого, как отмечал Есенин, «все мы учились», писал в журнале «Печать и революция» (№ 7. 1922. С. 59):
«У Есенина четкие образы, певучий стих и легкие, хотя однообразные ритмы; но все эти достоинства противоречат имажинизму, и его влияние было скорее вредным для поэзии Есенина».
Писатель и кинокритик Юрий Тынянов отмечал, что «самое неубедительное родство у него (Есенина. – П. Р.) – с имажинистами» (Русский современник. Л., 1924. № 4. С. 211).
«Явлением диким и хищническим» назвал имажинизм Осип Мандельштам.
«Если имажинизм, почти не бывший, весь вышел, то Есенин еще впереди», – писал осведомленный Троцкий еще в 1922 году (Троцкий, Л. Литература и революция. М., 1991. С. 64).
Всеволод Рождественский в статье «Сергей Есенин» (С. А. Есенин в воспоминаниях современников. т. 2. С. 109–110) рассказал о том, как поэт в 1924 году отвечал на назойливые вопросы Ильи Садофьева об имажинизме:
«Имажинизм? А разве был такой? Я, право, и думать о нем забыл. <…>
– Но все-таки?.. – продолжал настаивать Садофьев. <…>
– Навязали мне этот имажинизм на шею – словно сам я его и выдумал. Это Кусиков с Шершеневичем придумали, озорства ради. А Мариенгоф им поддакивал…»
А вот как передал слова Есенина на эту тему Матвей Ройзман в своей книге на странице 125:
«Вот что, Мотя, запомни: имажинизм начинается с меня, и кончится мной!»
В какой-то степени подтверждением этих слов являются «Наброски со стороны» поэта Сергея Спасского (С. А. Есенин: материалы к биографии. М., 1992. С. 198–202): «Друзья были достаточно пресными, чтобы стать длительными попутчиками Есенина. <…> Некоторые новые собратья относились к Есенину откровенно корыстно и устраивали собственные дела под прикрытием его имени. Таков был, например, Александр Кусиков, упомянутый Горьким в его воспоминаниях о Есенине. Пытаясь пробить себе дорогу, Кусиков паразитировал на многих известных поэтах <…>
Другим примером может служить Вадим Шершеневич. <…> Всю жизнь блистал он отраженным светом. <…> В противовес Маяковскому, Шершеневич изобрел свой «имажинизм».
Есенин был осторожен в оценках своих товарищей. Хвалил Николая Эрдмана, тогда написавшего несколько своеобразных стихотворений.
– Я просто боюсь Кусикова, – полушутливо, полусерьезно говорил Есенин, оглядываясь по сторонам, – вцепится в шею – не отдерешь. А этому (назвал он по имени) я говорю – ну что ты ходишь с таким гладким пробором. Так и хочется разлохматить» (Речь, безусловно, шла о Мариенгофе – П.Р.)
В предыдущей главе мы цитировали воспоминания Августы Миклашевской. В них есть и строки о том, что Мариенгоф покровительственно поучал Сергея, хотя он был неизмеримо глубже, умнее его. Литературовед Виктор Мануйлов познакомился с имажинистами раньше А. Миклашевской и относительно их взаимоотношений высказался таким образом: «Еще в 1921 году я замечал, что Есенина раздражало снисходительно покровительственное отношение к нему имажинистов, от которых он уже отходил в своем творчестве. И, конечно, уже тогда Шершеневич и Мариенгоф понимали, насколько Есенин талантливее их. <…> Шершеневич и Мариенгоф более нуждались в сотрудничестве с Есениным, чем он в их поддержке» (С. А. Есенин в воспоминаниях современников. Т. 2. С. 168–169).
А Владимир Маяковский в интервью рижской газете «День» в 1922 году назвал имажинистов «крошечной группкой, которая уже выдыхается, и отметил, что «из всех них останется лишь Есенин» (Маяковский, В. Соч. т. 13. С. 217).
Подводя итоги высказываниям современников Есенина о роли имажинизма в его судьбе и творчестве, вернемся снова к рецензии литератора-эмигранта Вячеслава Ходасевича на «Роман без вранья». Относительно слов Мариенгофа о необходимости школы для Есенина он написал следующее: «Вся имажинистская школа» тем отчасти и поддержала себя в литературном отношении, что примазалась к тому же Есенину: точнее затащила к себе Есенина, как затаскивают богатого парня в кабак, чтобы за его счет кутнуть. <…> Истинный герой книги – не Есенин, а та банда, которой он был окружен, и тот фон, тот общий порядок, при котором эта банда могла жить и работать» (газета «Возрождение». Париж, 1927. № 751).
Говорить о том, какому поэтическому мастерству в школе имажинистов Мариенгоф мог научить Есенина, было бы в высшей степени бестактно. Приведенные выше потуги «образоносца» красноречиво свидетельствуют о его абсолютной бездарности. Осторожный в собственных оценках творчества «друга», Есенин в письме из Остенде 9 июля 1922 года писал ему: «От твоих книг шарахаются».
Сам же Мариенгоф в своих «романах» упоминает о том, как жена актера Василия Качалова Нина Литовцева просила «образоносца» не читать ее мужу своих стихов из-за слабости его здоровья, принимая это тяжелое испытание на себя: «У Нины Николаевны навернулись на глаза слезы: “Толя, родной, пожалей ты его, старик ведь, только что чуть не умер. Не утомляй ты его своими стихами. Опять температура поднимется, опять сляжет от твоих стихов-то. Я ведь, милый, знаю какие ты пишешь”» (Мариенгоф, А. Бессмертная трилогия. С. 316).
Не будем испытывать терпение читателя и мы. Однако образцы творений других имажинистов привести необходимо. Прежде всего Вадима Шершеневича, который в поэтическом плане недалеко ушел от Мясорубки-Мариенгофа. Говорить так можно на основании того факта, что свою книгу стихов со зловещим названием «Крематорий» он подарил Якову Блюмкину с такой надписью: «Милому Яше – террор в искусстве и в жизни – наш лозунг. С дружбой Вад. Шершеневич» (Москва, Архив государственного литературного музея).
Выходя на сцену, Имажиневич, как называл его А. Кусиков, без излишней скромности заявлял: «Я, товарищи, поэт гениальный!» И читал:
Я заразой дымлюся от крика чуть,Весь смешной, как соитье машин;Черпаками строчек не выкачатьВыгребную яму моей души. <…>
Не застёгнутый рот, как штанишек прорешка:И когда со лба полночи пот звездыБашка моя служит ночлежкойВсем паломникам в иерусалим ерунды.
И утро им грузно я в ухо реву,Что завтра мягчее чем воскИ тащу продавать на СухаревуВ рай билет, мои мышцы и мозг. <…>
И работу окончив обличительно тяжкуюПосле с людьми по душам бесед,Сам себе напоминаю бумажку яБрошенную в клозет.
Песня песней
…Соломону – имажинисту первому,Обмотавшему образами простое люблю,Этих строк измочаленных нервыНа шею, как петлю.Слониха 2 года в утробе слонёнка.После в мир на 200 лет.В животе мозгов 1/4 века с пелёнокЯ вынашивать этот бред…
Слезы кулак зажать
Любимая! Как же? Где сил, чтобы вынестиЭтих дней полосатый кнут.Наконец, и мой череп не дом же терпимости,Куда всякие мысли прут.Мир присел от натуги на корточкиИ тянет луну, на луче какБурлакРаскрываю я глаз моих форточки,Чтобы в черепе бегал сквозняк. <…>
Какие-то глотки святых возвещали:В началеБыло слово… Ненужная весть!Я не знаю, что было вначалеНо в конце – только месть!
Как видим, ничего гениального у поэта со «сквозняком в черепе» нет. И «этот бред», простите, подобно «бумажке, брошенной в клозет», давно забыт. Ведь кому сейчас придет в голову мысль читать такие, с позволения сказать, стихи? Причем не самые худшие и циничные. Да он и сам писал в одном из своих стихотворений:
…Никого нет,Кому было б со мной по дороге.
Был бы забыт и сам Вадим Шершеневич, если бы не «потоптался» вокруг Маяковского и Есенина, да не написал на друга по имажинизму несколько язвительных эпиграмм. Например: