— Я сплю, — пробормотала она. — Не буди меня, когда ляжешь.
Тони молча разглядывал ее. Она крепко спала, дыхание ее было бесшумным, губы приоткрыты, великолепные ресницы подчеркивают белизну кожи. Тони знал, что на них в отличие от ресниц Карлотты Дивайн нет ни грамма краски. Она, его Эллен, была элементарно пьяна и спала, совершенно не беспокоясь о том, что может учинить с ней этот коленопреклоненный респектабельный джентльмен…
«Как долго она проспит?» — подумал Тони. Он встал и одним глотком осушил фляжку, ни капельки не пожалев о том, что в ней осталось так мало. В конце концов, он хотел познать вкус Эллен, а не бренди! Однако с этим, видимо, придется подождать.
Тони раздул огонь, и в комнате стало совсем тепло. Он не без труда стащил с себя камзол и развязал шейный платок. Когда он лег рядом с Эллен, она даже не шевельнулась.
Тони долго лежал не двигаясь и испытывал примерно то же, что испытывает голодный на праздничной трапезе, не зная, за какое блюдо ему вначале приняться. В конце концов он решил, что пусть им станут ее локоны, и пропустил сквозь пальцы одну мягкую роскошную прядь. Эллен, наверное, даже не представляет, как хороши ее волосы, иначе она бы не закручивала их в пучок.
Ему хотелось впивать ее в себя, дышать ею; хотелось заключить ее в объятия — и в сердце. Он хотел стать с ней единым целым.
Тони слегка коснулся ее губ своими. Эллен удовлетворенно вздохнула и пододвинулась поближе к нему. Он вновь поцеловал ее, уже более долгим поцелуем, а когда отстранился, она сонно запротестовала.
Какое-то время Тони не двигался. Он всегда считал, что у каждого мужчины должен быть определенный кодекс чести, и всю жизнь неукоснительно следовал ему. А сейчас с этим кодексом происходило что-то не то.
Скорее всего, на нем сказывается пагубное влияние Николаса Блэкторна. Он тут, на этой кровати, наверняка упражнялся с приятельницей Эллен, и над ней до сих пор витает запах греха.
Однако в глубине души Тони сознавал, что Николас Блэкторн тут ни при чем, а все дело в его неразумной слабости к женщине, лежащей рядом с ним. Почему-то она стала для него важнее всего в мире. Тут смешалось все: и его безрассудная страсть к ней, и другие, более подвластные разуму чувства. Он, конечно, мог бы сорвать с нее одежды и проникнуть в ее тело, прежде чем она сообразила бы, что с ней проделывает добрый старый Тони. Но если это и решало какие-то проблемы, то мгновенно создавало и новые.
«Хорошо, — решил он. — Тогда только еще один поцелуй». Тони прижал губы к ее губам и положил руку ей на грудь. На сей раз застонал он. Ее груди, мягкой и круглой, было так удобно в его руке; сосок напрягся под его осторожными пальцами. Рот Эллен приоткрылся, его язык проник туда, и он поцеловал ее так страстно и жадно, как не целовал до этого ни одну женщину.
Когда Тони оторвался от ее губ, он тяжело дышал, ему стоило огромных усилий сдерживать себя. Эллен вдруг открыла глаза и удивленно посмотрела на него. Затем улыбнулась медленной, чувственной улыбкой и, подняв руку, дотронулась до его еще влажного от ее губ рта.
А потом… Потом она откинулась на подушку, закрыла глаза и захрапела.
Тони стало смешно. Как неромантично ведет себя его любимая, как бесчестен он сам, в какую заваруху они умудрились попасть! Ладно, если они завтра найдут Жаклин — а он не сомневался, что так и будет, — им ничего не останется, как на следующий день отправиться в Эйнслей-Холл.
Он сел на кровати рядом с ней и уставился в камин, стараясь взять себя в руки. Все шло не так, как надо! Но в этом была не только его вина. Будь его воля, он бы сам съездил за Жаклин, оставив Эллен в Эйнслей-Холле, потом попросил бы у Кармайкла ее руки и начал бы достойным образом, спокойно ухаживать за ней. Уроки страсти он бы преподал ей позже.
Но дело-то было в том, что сейчас она сама давала ему эти уроки! Одним своим присутствием. Ясно было одно: если он в самое ближайшее время не отведет ее под венец, его уже и так пошатнувшееся чувство чести может рухнуть совсем.
Тони повернул голову и посмотрел на Эллен. Ее длинные светлые волосы разметались по подушке, и ему захотелось зарыться в них лицом. Он никак не мог решиться лечь рядом. Находиться с ней в одной кровати и не заниматься любовью было чертовски трудно. Но остаться без нее было бы еще хуже…
17.
Жаклин понимала, что солгала Блэкторну. Она и себе лгала и до последнего момента верила в эту ложь. Но теперь ей стало окончательно ясно, что она не смогла бы убить себя. Не смогла бы выпрыгнуть на ходу из кареты или броситься с борта парохода в Северное море, даже если этот пароход и доставит ее в самую ненавистную страну на свете — Францию.
Она отказалась от мысли покончить с собой еще тогда, когда в ужасе смотрела на свои руки, испачканные кровью Мальвивра. Раньше Жаклин считала, что самоубийство будет наивысшей формой мести. Потом мысль о том, что у нее всегда в запасе есть этот вариант, перестала утешать ее.
Абсурд, конечно, считать, что сейчас ей так же плохо, как тогда, десять лет тому назад, когда душа ее обрушилась в темную бездну. Она пережила Мальвивра, хотя тогда казалось, что ничто уже не сможет ее спасти.
Жаклин пошла тогда к нему, потому что на заработанные таким ужасным способом деньги можно было накормить брата и скрыться от всемогущего Революционного комитета. Пошла, зажав в кулак свои эмоции, вернее — упрятав их в тот мрак и темень, которые когда-то именовались ее сердцем. Но она переоценила свои силы и недооценила свои чувства, которые, оказывается, еще не были убиты. Гнев. Ненависть. Месть. Она не учла, что Мальвивр — не тот нескладный, но добрый мясник, которому нужно было всего двадцать минут, чтобы удовлетворить свои потребности. И даже не пьяный распутный британский граф, алчущий девственниц и культивирующий жестокость.
Этот человек был трезв, могуч и невероятно жесток. Он ждал ее в лавке мясника, но в ней и следов-то месье Порше почти не осталось. Протухшие мясные туши убрали, в доме стояла мебель, которую рабочий люд не мог бы себе позволить. Мальвивру власть платила уже хорошо.
Он ждал ее в слабо освещенной комнате, рядом с ним на столике стояла бутылка вина.
— Закрой за собой дверь, — приказал он хриплым гортанным голосом.
Жаклин послушно исполнила, что ей было велено, и вошла в темную комнату, почти невидимая в отблесках камина. Было непонятно, помнит ли он ее. Может, именно торговля молодыми девушками — наряду со всем прочим — помогла ему подняться к власти?
Однако первые же его слова рассеяли ее сомнения:
— Предпочитаешь улицу заведению мадам Клод? Подойди ближе.