О да, Кайя на собственной шкуре ощущал это разделение. И неужели Кормак ничего не понимал? Или предпочитал не видеть, как поступают многие люди? Закрыть глаза, отвернуться вовремя и вычеркнуть неприятный инцидент, свидетелем которому получилось стать, из памяти. Что может быть проще?
– Вы же выставляете себя на посмешище, во всем потакая особе, которая…
– Я читал ваши письма.
– И не поверили?
– Именно.
– Я служил вам верой и правдой…
– Вы служили себе, Дункан. Интересы вашей семьи всегда стояли на первом месте. И когда они расходились с интересами протектората, вы предпочитали забывать о последних. Вы не занимались откровенным воровством, скорее уж с выгодой использовали собственное положение. И беспокоитесь сейчас вы не обо мне или протекторате, но о собственной власти, которой, как вам кажется, стало у вас меньше.
Запах бойни стал крепче, отчетливей и тошнотворней. Кайя отстранился, желая поскорей избавиться от этого человека. Желательно раз и навсегда.
– Надеюсь, вы подадите в отставку. По состоянию здоровья.
– Этого не будет, Кайя.
Следовало ожидать. Но Кормак слишком самоуверен. Что он знает? Он был близок с отцом. И по-своему добр с Кайя, но Кайя отдал долг доброты сполна.
– Вы можете отправить меня в отставку. По закону. Если две трети Совета поддержат это решение.
Глава 15
ОБСТОЯТЕЛЬСТВА
Сходила замуж… ничего такого.
Утренние размышления
Тисса проснулась рано, но лежала, притворяясь спящей, потому что не представляла, как должна вести себя приличная девушка в подобной ситуации. Впрочем, вряд ли девушка, очутившаяся в чужой постели и, более того, странным образом не испытывавшая стыда по этому поводу, могла и дальше считать себя приличной.
Следовало бы смириться уже.
Пучина порока разверзлась до свадьбы и – о ужас! – выглядела не столь страшной, как ее описывали, а в чем-то даже интересной. Хотя, наверное, Тисса еще не всецело осознала глубину своего падения.
А их сиятельство спали.
Дышали во сне ровно. Размеренно. И Тиссе нравилось слушать это дыхание. А еще кожа у него – он не удосужился надеть сорочку – была приятно теплой и мягкой.
Тисса убрала бы руку, если бы не боялась разбудить.
Сон у таких людей чуткий очень.
И она просто лежала, раздумывая надо всем и сразу…
…почему-то дом вспомнился. Лето. Залив. И белый мелкий песок. Следы на нем стираются ветром или волной, а иногда исчезают сами по себе. Песок всегда горячий. Разве по такому можно ходить в башмаках? И шерстяные чулки – как мама не поймет, что летом слишком жарко, чтобы быть леди? – отправляются на траву.
Вода у берега прозрачная. Видны камушки и мелкие рыбешки, которые сперва прячутся, но если стоять на месте, то подплывают к самым ногам и тычутся в пальцы. Щекотно.
Хорошо.
…мама снова сердится и выговаривает скрипучим злым голосом, что Тиссе следует повзрослеть. Она уже не ребенок…
…а тан называет ее именно так и, кажется, сам верит в то, о чем говорит.
…Тисса взрослая и должна понять, что она – леди. А леди имеют долг перед своим родом и родом будущего супруга, которого отец скоро найдет. Еще год или два, ведь Тиссе уже тринадцать…
…шестнадцать. Но этого никто не заметил, как не заметили в прошлом году, что ей исполнилось пятнадцать.
…четырнадцать. Птичье гнездо на старой яблоне. Тисса лезет выше и выше, пробираясь сквозь бело-розовое кружево цветов. Ей просто интересно, вылупились птенцы или нет. Она замечательно умеет лазить по деревьям. Надо только выбрать ветку попрочней. Уцепиться и подтянуться… а гнездо пустое.
Старое.
Внутри – осклизлый пух и черный жук с длинными жвалами. Тисса боится жуков. И пятится назад. Вниз. С ветки на ветку. И домой… платье все грязное. Мама будет ругать: ведь Тисса обещала ей, что забудет про всякие глупости и займется вышивкой. Чтобы отца обрадовать.
Он скоро вернется.
Тисса сдержала слово. Почти. Ведь один раз уйти – не считается. Просто очень тяжело все время сидеть, а еще нитки путаются постоянно…
…больше ей не больно вспоминать.
…мама болеет. У нее разбилось сердце, и Тисса хотела бы склеить его. Она сбегала бы в деревню за самым лучшим клеем, который варят из рыбьих голов и зеленых водорослей, но этот клей соберет фарфор. А сердце куда тоньше фарфора.
Мама пишет письма. Много. Но на них нет ответа. А маме с каждым днем хуже.
Каждый день Тисса сама надевает неудобное платье. И чулки. И волосы зачесывает так, чтобы ни один волосок не выбивался из косы. Она приходит в мамину комнату и садится у окна с вышивкой.
– Ты стала совсем взрослой. – Мама говорит это и почему-то плачет. Наверное, Тисса опять что-то не так сделала.
…она всегда все делает не так. И вчера тоже. Но если бы тан объяснил, чего он хочет, Тисса постаралась бы исправиться.
…человек в черной куртке приходит на закате. У него и волосы черные. И лицо смуглое, некрасивое. Он разговаривает с матерью долго, а Тисса стоит под дверью, чувствуя, что от этого разговора все переменится. Человек в черной куртке дает им попрощаться.
– О вас позаботятся, – шепчет мама, обнимая и ее и Долэг. – Обещайте, что будете вести себя хорошо. Подобающим образом.
Тисса обещает. Она не хочет уезжать с человеком в черной куртке, но мама непреклонна.
Так будет лучше.
Она, поднявшись с постели, укладывает вещи, которых немного. Выезжать приходится на рассвете. Дорога длинная, а человек в черной куртке не разговаривает с ними. Он вообще точно не замечает их, и к лучшему, потому что Тисса боится его.
И города. И замка.
И женщины с худым строгим лицом. Она окидывает Тиссу неприязненным взглядом и говорит:
– Леди, вы отвратительно грязны. Не представляю, как можно было настолько себя запустить. Взгляните на ваши руки. На ваши волосы. На вашу одежду. Я неприятно поражена, что особа столь взрослая не в состоянии следить за собой.
– Простите.
В этот момент Тисса понимает, что это место никогда не будет ее домом. Она сбежать хотела, но… куда? И мама права – Тисса давно уже взрослая.
Вот только тан продолжает называть ее ребенком. И ей совсем не хочется возражать.
…о смерти мамы сообщает леди Льялл. И Тисса плачет, хотя плакать нельзя: леди должны сдерживать эмоции. Тем более что плакать нет причин. О Тиссе заботятся, и слезы – это проявление неблагодарности. Ей следует взять себя в руки, забыть все, что было прежде, и учиться жить по-новому.