– Прости. – Гейб приоткрыл один глаз. – Я просто задумался.
– Нет, это ты прости. – Келси заерзала на диване и, усевшись поудобнее, стала массировать ему ступни. – Ты устал, я поняла это, как только ты вошел в дверь. Мне надо было спросить тебя, как прошли твои сегодняшние переговоры, а вместо этого я пристала к тебе со своим сто первым психологическим этюдом.
– Покуда ты гладишь меня по пяткам, можешь говорить о чем тебе угодно.
Келси усмехнулась, но отставила свой бокал, чтобы иметь возможность массировать его ступни обеими руками.
– Ну, как твои деловые встречи? Когда мы будем праздновать рекордную в скаковом мире сделку?
– Никогда. – Гейб подумал о том, как удивительно много эрогенных зон расположено на таком сравнительно маленьком участке человеческого тела, как ступни. – Я не собираюсь распродавать своего Дубля по частям.
– Не собираешься? – Келси невольно замерла. – Но, Гейб, ты же говорил, что сумма может получиться совершенно астрономической!
– Я не собираюсь делить его ни с кем! – Гейб снова открыл глаза и пристально на нее посмотрел. – Я выслушал все советы, все предложения и решил поступить по-своему. Что мое – то мое.
– Но это же непрактичное, продиктованное эмоциями решение!
– А ты хотела чего-то другого? Келси покачала головой.
– Одно время я тоже мечтала владеть долей «трижды венчанного».
– Ну, это можно устроить… – небрежно бросил Гейб, изо всех сил стараясь сохранить видимость спокойствия. – Ты можешь получить пятьдесят процентов.
– Половину? – Брови Келси поползли вверх, а пальцы замерли. – Пожалуй, это несколько больше того, что я могу себе позволить.
– И большинство людей сказали бы тебе, что ты совершенно права. У тебя просто не хватит денег.
Келси обиженно подобрала губу.
– Прошу не указывать мне, что я могу себе позволить, а что – нет. О'кей, каковы твои условия?
– Условие только одно… – Глаза Гейба сверкнули. – Выходи за меня замуж.
Сначала Рено отправился на конюшню. На конюшню, которая некогда принадлежала Канингему. Никто его не остановил. Охранники и конюхи – все хорошо, знали Рено. Он солгал им, что должен встретиться с Джемисоном, и они пропустили его без дальнейших расспросов.
На самом деле Рено просто хотел снова увидеть лошадей, почувствовать их запах, прикоснуться к бархатным шкурам, под которыми играют крепкие как сталь мышцы. Некоторое время он раздумывал, не пойти ли ему и в самом деле к Джемисону, чтобы излить душу, но потом отказался от этой мысли. Что это изменит? Ничего. Ничего уже не исправишь.
За последние несколько недель Рено потратил довольно много времени, размышляя над тем, что он наделал, и пытаясь переложить вину на кого-то другого, но все его обвинения, словно камни с горы, снова скатывались вниз, чтобы похоронить его под своей тяжестью. Он как будто сидел на дне глубокого рва, из которого не было никакого выхода. Это он взял в руки шприц, это он ввел смертельный яд в вену великолепного коня, бойца, атлета.
Не имело никакого значения, каким путем шприц попал к нему и кто вложил ему в руки этот инструмент. Теперь Рено ясно понимал это и – самое главное – принял на себя всю полноту вины. Он убил того, кого любил больше всего на свете, – и погубил самого себя.
Как и его отец…
Рено прислонился лбом к теплому боку терпеливой спокойной кобылы и заплакал. Порок перешел к нему по наследству, передался через кровь, и от этого никак нельзя было отмахнуться. Все причины и смягчающие обстоятельства, которые он пытался выдумать, изобрести, были подобны карточным домикам, рассыпающимся при малейшем дуновении ветерка. Неужели он действительно верил, что мстит за отца, которого на самом деле не помнил и не знал? Скорее всего эта идея, с дьявольской ловкостью внедренная в его сознание, была просто способом заставить его сделать все, что нужно, – точно так же, как игла, которую он ввел в вену лошади, была способом свести какие-то старые счеты.
Слаб… И он слаб, точно так же, как и его отец.
И проклят, как он.
Раз так, ему остается только одно, только одно еще не исполненное дело. И он исполнит его, поступив точно так же, как поступил в свое время отец. Он замкнет круг, пройдет до конца тем путем, на который толкнул его человек, известный Рено только по фотографиям и пожелтевшим газетным вырезкам. Человек, память о котором он берег пуще собственной чести.
Словно во сне, Рено в последний раз вдохнул лошадиный запах и вышел из конюшни. Путь его лежал в сарай для старой упряжи. В тот самый сарай, который когда-то тоже принадлежал Канингему.
Прошло секунд десять, прежде чем Келси сумела обрести дар речи. Предложение, которое она только что услышала, было вполне в духе Гейба – взвешенным, хладнокровным, рискованным и неожиданным, как выпад фехтовальщика, как бросок призовой лошади к финишу. Как вызов, как брошенная в лицо перчатка, не поднять которую было невозможно.
Келси медленно убрала его ноги со своих колен и взяла со столика отставленный бокал с вином.
– Значит, если я выйду за тебя замуж, то половина Дубля будет моей?
– Совершенно верно. – Гейб слегка пожал плечами. Он ожидал, вернее – надеялся, что ее реакция будет несколько иной. – А также половина фермы и всего остального, – уточнил он, принимая правила игры.
Келси отпила из бокала крошечный глоток и посмотрела на него внимательно.
– И половина Гейба Слейтера? – спросила она.
Гейб почувствовал раздражение. Ему не нравилось насмешливое удовлетворение, сквозившее в ее взгляде и в интонациях. Легким движением он спустил ноги на пол и встал.
– Я не Уэйд Монро, Келси. Если мы рискнем ввязаться в это дело, то каждый должен принадлежать другому целиком. Наш брак никогда не будет сделкой между двумя людьми, каждый из которых старается выжать максимум из неблагоприятных обстоятельств, имея про запас заранее оговоренную возможность расторгнуть контракт;
– Как в покере: сделал ставку – играй?
– Совершенно верно. И поскольку я уже сделал ставку, я, пожалуй, раскрою свои карты. Ты нужна мне – вот моя старшая карта, и, чтобы побить ее, тебе понадобится очень крупный козырь. Тебе, конечно, может показаться, что шансы на выигрыш невелики, поскольку однажды ты уже обожглась и не хочешь, чтобы это повторилось, но не забывай, что это – совсем другая игра и участвуют в ней совсем другие игроки. И в этой игре я теряю гораздо больше, чем ты.
Келси продолжала глядеть на вино в своем бокале. А он-то утверждал, что я не умею блефовать, с некоей долей гордости подумала она, однако так и не осмелилась поднять голову, чтобы не показать ему раньше времени свое лицо.