— Только у вируса-переносчика, — мрачно повторила Милена.
— Ну и что? — не поняла Сцилла.
— Да то, что он заразный! Он заразный и способен мутировать. Черт возьми, женщина, да эта твоя дрянь — настоящий конец света!
— Э-э… Ма. Мы знаем, ты не любишь вирусы… — начал Король.
— Да неважно, что я люблю, а что нет. Дело в том, что эти вирусы могут понаделать! Они поглощают сознания. Они превращают сознания в заразную болезнь. Один человек может превратиться в другого. Нами может завладеть кто угодно!
— Этот вирус в ходу у многих Братств, — заметила Аптекарша. — Он применяется всякий раз, когда людям приходится обмениваться информацией или когда требуется знать заранее, что сейчас сделает тот или иной человек.
— И много ты уже таких продала? — задала Милена вопрос слегка подсевшим голосом.
— Да уж немало.
— Знай об этом Партия, тебя бы мигом отправили на Считывание — только в ушах бы зазвенело.
— Ага, только для начала меня еще найти надо, — дерзко усмехнулась Аптекарша.
— Так что, я понимаю, клоунский прикид — лишь прикрытие? — понимающе улыбнулась Милена.
Женщина-клоун улыбалась как ни в чем не бывало.
Бирон придвинулся к Милене. Он тогда еще не был беременным: пышная борода, белые зубы — красавец, одним словом.
— Ма, — сказал он, — милая. Да ты глянь: вирусы среди нас употребляют все.
И Милене открылась ужасающая истина. Люди привыкли к тому, что вся информация приходит к ним через вирусы. Они свыклись с этим настолько, что считают это естественным, а потому безопасным. От охватившего ужаса Милена ладонью прикрыла себе рот.
— Вы зомбированы. Вы настолько им доверяете, что не подозреваете, чем все это может обернуться.
Ощущение было такое, будто захлопнулась некая ловушка. Все эти люди привыкли к тому, что вирусы делают за них разную умственную работу; им вдолбили, что вирусы — некое безоговорочное благо.
— И послушай, Ма. Нам же всем нужно быстрее работать над постановками.
— На репетиции одного-единственного спектакля уходят месяцы, — амбициозно заметила одна юная артистка, с лицом, похожим на редиску; имени ее Милена не помнила.
— Вы все знали об этом с самого начала, когда мы только приступали, — догадалась наконец Милена.
— А ты как думала! — чуть ли не с возмущением воскликнул Бирон. — Если уж ты взялся зарабатывать этим на жизнь, то спектаклей надо готовить все больше и больше, по нарастающей. А каждый из тех, что ты нам подтаскиваешь, — совершенно новый, для отдельно взятого Братства.
«Они не привыкли мыслить самостоятельно», — поняла Милена.
— Если мы на это не пойдем, — заметила Принцесса — в то время она еще не заикалась, — тогда нам придется распрощаться с новыми пьесами и опять талдычить старые.
— Послушай, Ма, — вмешалась Сцилла. — Чао Ли Сунь не имел бы ничего против. Мы не берем чью-то чужую ценность, мы сами создаем свою. И имеем на это право.
— Дело здесь не в партийных принципах, — отмахнулась Милена.
— Это я к тому, что нам надо и о деньгах как-то подумать.
Дело было в экономике. В том, что вирусные версии давались в уже готовом, завершенном виде. Это было дешевле, чем создавать и репетировать новые постановки. Крошки могли поднять любую пьесу; главное, чтобы она окупалась.
Аптекарша поспешила использовать выгодную для себя диспозицию.
— Один-два дня, — оживилась она, — единственно, что потребуется на то, чтобы собрать ваши идеи, слить их в единое целое, малость шлифануть. Не скажу, что пьеса прямо-таки засияет с первого же захода. Но вы сэкономите время.
— Мы пойдем на это, Ма, — с увещевающей улыбкой обернулся к Милене Бирон.
— Не надо этого делать, — взмолилась Милена, нервно потирая лоб.
На ее глазах Аптекарша провела пальцем перчатки каждому по языку.
— Представьте, что это поцелуйчик, — приговаривала она.
— Мне не надо, — отказалась Милена.
Крошки у нее на глазах бледнели, тускнели, занемогали. Она нянчилась с ними, ухаживала, выбивала для них авансы за спектакли, организовывала коллекции, доставку, реквизит. За следующие полтора года Крошки поставили сто сорок два новых спектакля. Какое-то время казалось, что все идет как надо.
МИЛЕНА ВСПОМИНАЛА, как повстречала Макса.
Макс был дирижером одного из оркестров Зверинца. Он мог взяться за оркестровку «Божественной комедии».
Милена вспоминала, как она стоит в его неприветливом кабинете. (Когда это, интересно, было? Вроде бы в конце ноября, через месяц после ухода Ролфы.) Макс сидел за огромным письменным столом черного цвета. Предназначением стола — теперь это было Милене окончательно ясно — было производить устрашающий эффект.
Макс просматривал увесистый серый фолиант. Делал он это без спешки. С Миленой он не то что не разговаривал — он даже на нее не смотрел. И вообще вид у него был как у какого-нибудь раскормленного пай-мальчика: кругленький, жирненький, гладенький. Полированная лысина отражала оконный переплет кабинета. Белые, с прозеленью усы маскировали пурпурный рот. Такой рот действительно нуждался в маскировке: он словно кривился в язвительной усмешке, но вместе с тем был чувственно красивым, придавая лицу выражение обидчивого привереды. Сквозь тонкое полотно сорочки проступала жирная обвислая грудь. Милена стояла, сцепив перед собой руки, и от нечего делать разглядывала помещение.
Голый цементный пол, почти пустые полки — исключение составлял лишь зеленый глазурованный горшок с артистически торчащей из него сухой веточкой. На беленых стенах висели в рамках листы партитур, помещенные под стекло, что придавало им сходство с картинами. Возле локтя у Макса — как будто бы он вот-вот сейчас возьмется сочинять — находилась безупречно ровная стопка нотной бумаги и остро отточенный карандаш. Несмотря на ноябрь, в помещении стояла удушающая жара от двух угольных жаровен. От духоты у Милены голова шла кругом. Очень хотелось сесть, но сиденья для посетителей предусмотрено не было.
— Хм-м-м, — протянул Макс. Наконец он поднял глаза на Милену, пригвождая своим водянисто-стеклянистым взглядом человека с дефектом зрения. — М-да, — произнес он на редкость ровным, педантичным и вместе с тем приглушенным голосом.
— Да? — повторила Милена. — Вы хотите сказать «да»? В смысле, что не возражаете взяться за материал?
— Да, — сказал он снова.
Милена несколько растерялась. Получалось как-то слишком уж просто — вот так взять и сказать единственное слово из двух букв.
— Но как? Когда? — спросила она, пытаясь придать голосу некую теплоту признательности.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});