от станции.
— Теперь я поведу поезд, пока мы не доберемся до Кру, — сказал Робин. Они с Уильямом поменялись местами, и поезд пошел быстрее. Уильям ответил на звонок игрушечного телефона.
— Полночный экспресс. Срочный вызов. Да? — он тяжело задышал и свистнул. — Говорит Гастон Сирс, — тяжело дыша, сказал он. — Остановите поезд в Кру. Он пострадал, а ему нужно быть в театре к семи часам.
— Подъезжаем к Кру. Освободите путь.
Уильям взял белый фургон с красным крестом и поставил его на боковой путь.
— Готовы принять мистера Сирса, — сказал он.
— Где Сирс?
Уильям вытряхнул из коробки солдатиков: армия, флот, горные шотландцы и крестоносцы. Он торжествующе вскрикнул и показал потрепанного крестоносца с огромным мечом, в шлеме с забралом и черном плаще.
— Смотри! Идеально! — вскричал он. — Во всех деталях!
— Ура! Клади его в машину.
Игра продолжилась, следуя абсурдной логике детской фантазии, сюжет несколько раз менялся, но поезд все же прибыл на Юстонский вокзал, Гастона Сирса пересадили в старенькую машину, он заявил, что у него открылось второе дыхание и был доставлен в театр «Дельфин». Игра закончилась.
— Весело было, правда? — сказал Робин.
— Да, — согласился его отец. — А почему вы везли Гастона Сирса?
— А почему нет? — ответил Робин, пожав плечами. Игра его больше не интересовала.
— Потому что он тяжело дышал, но старался этого не показывать? — предположил Уильям. — Это астма, но он притворяется, что нет — теперь, когда он снова актер.
— Понятно, — солгал Перегрин. — Покажи-ка его мне. Игрушечного Сирса.
Уильям вынул из машинки потертую фигурку. Удар, полученный в какой-то из прошлых битв, лишил воина креста на плаще. Меч, погнутый, но не сломанный, он поднимал двумя руками в перчатках над головой в капюшоне. Фигурка была полностью черной и, несмотря на потрепанный вид, выглядела вполне грозно.
— Спасибо, — сказал Перегрин и положил крестоносца в карман.
— Вы закончили с поездом? — спросила Эмили.
— Может, он нам еще понадобится попозже, — быстро ответил Робин.
— Не думаю. Через четверть часа по телевизору начинается твой любимый сериал, а потом мы будем пить чай.
— Ну мамочка!
Поезд аккуратно убрали на место, солдатиков кучей ссыпали обратно в коробку — всех, кроме мистера Сирса, который по-прежнему лежал в кармане у Перегрина. Перегрин взглянул на часы и собрался уходить.
— Мне пора, — сказал он. — Не знаю, когда я вернусь, милая. Криспин говорит, что он проводит меня и вернется домой пешком, так что поручаю тебе доставить Уильяма домой, ладно? До свидания, Уильям. Приходи к нам еще, мы будем очень рады.
— Спасибо, сэр, — сказал Уильям, пожимая ему руку. — Сегодня был прекрасный день. Самый лучший.
— Отлично. Криспин, ты готов?
— Иду.
Входная дверь за ними захлопнулась, и они сбежали по ступенькам к машине.
— Пап, — сказал Криспин, — эта книга, которую мы купили вчера вечером. Про «Макбета».
— Да?
— Она очень хорошая. Там очень много рассказывается про суеверия. Если ты не против, то я хотел бы спросить тебя, полностью ли ты отметаешь этот аспект пьесы.
— Я думаю, — очень осторожно ответил Перегрин, — что люди, поступающие подобным образом, ставят телегу впереди лошади. Назови пьесу «приносящей несчастья» и начни воспринимать так каждую неудачу, которая случается на репетиции, на сцене, в гримерной или в кабинете, и все тут же скажут: «Ну вот вам! Несчастливая пьеса». Если то же самое происходит с другими пьесами, никто не принимает их в расчет и ничего о них не говорит. Возможно, до тех пор, пока с пьесой не происходит намного больше неудач, чем с другими постановками, идущими в то же самое время, и кто-нибудь вроде бедной старой получокнутой Нины не скажет: «Знаете, эта пьеса приносит несчастья», и вот уже на пьесу навсегда навешен ярлык.
— Да, это я понимаю. Но в этом конкретном случае… Я про эти головы — это уж слишком, нет?
— Ну вот и ты туда же! Телега впереди лошади. Возможно, все это было сделано, чтобы заставить нас поверить в историю про то, что «Макбет» приносит несчастья.
— Конечно, я понимаю, что ты имеешь в виду. Но ты ведь не можешь сказать, что это применимо к финальной трагедии. Никто в здравом уме не станет отрубать голову ни в чем не повинному актеру — а ведь случилось именно это, пап — только для того, чтобы подкрепить теорию о «невезучести» пьесы.
— Конечно, нет. Нет. А единственный человек, которого можно было бы назвать чокнутым, не считая Нины, — это старик Гастон, который болтал с королем, Уильямом, Ниной и несколькими другими актерами в тот момент, когда было совершено убийство.
Они долго молчали.
— Понятно, — наконец сказал Криспин.
— Я не хочу, чтобы ты…
— Ввязывался в это?
— Да.
— Я не буду. Но я не могу не задаваться вопросами, — сказал Криспин. — Учитывая, что ты мой папа, и читая эту книгу. Разве не так?
— Наверное, так.
— Вы будете продолжать играть «Макбета»?
— Не думаю. Вероятно, мы снова поставим мою пьесу.
— «Перчатку»?
— Да.
— Вот это будет здорово. С Уильямом, конечно?
— Читает он очень многообещающе.
Они пересекли мост Блэкфрайерс, повернули налево и еще раз налево на Уорфингерс Лейн. Перед ними ехали три машины.
— Машина Уинти и двоих человек из правления, — заметил Перегрин. — Как обычно, я не знаю, когда вернусь домой. Пока, дружок.
— Пока, пап.
Перегрин посмотрел, как сын шагает по Уорфингерс Лейн, и через служебную дверь вошел в театр.
Большинство актеров стояли группами по три-четыре человека. Отмытая сцена выглядела как обычно. Интересно, какое у нее будущее, подумал он. Скелет на виселице раскачивался от сквозняка. С Перегрином поздоровались Боб Мастерс, Чарли и многие актеры. Все собрались вокруг него. Он сразу сказал:
— Новостей нет, но думаю, они скоро появятся. Эксперты собираются в фойе. Думаю, мои дорогие, что это конец «Макбета». Надеюсь, мы объявим новую пьесу сегодня вечером. Я бы сразу хотел сказать, что актерский состав в ней гораздо, гораздо меньше, и это означает, что для некоторых из вас перспектива долгого сезона внезапно закончилась. Я бы хотел от всего сердца поблагодарить вас за вашу работу и сказать вам: что бы ни случилось в последующие годы с любым из вас, какую бы незначительную роль вы ни исполняли в этой пьесе, вы будете известны как актеры, игравшие в «безупречном «Макбете»», если процитировать некоторые отзывы.
— С безупречной режиссурой, Перри, — сказала Мэгги; остальные согласно загудели и беспорядочно захлопали. Когда этот звук стих в пустом «Дельфине», кто-то откашлялся, и вперед выступил Гастон.
— О нет, — произнес чей-то голос.
— Возможно, — заявил Гастон с бесконечно самодовольным видом, — меня сочтут неподходящим человеком для того, чтобы выразить