или процедурных обоснований своей просьбы, по крайней мере ни одного, основывавшегося на нашей практике или традициях. В противном случае, полагаю, она бы так и сказала.
ФБР не занимается «вопросами». Этот термин ничего не означает на нашем языке, и утверждать обратное означало вводить в заблуждение. Вероятно, это была ошибка, что я не настоял на своем. Но в тот момент я решил, что ее просьба была слишком пустяковой, чтобы спорить, особенно в своей первой схватке с новым боссом. К тому же, я был уверен, что в любом случае пресса и общественность совершенно не проводили различия между «вопросами» и «расследованием». Возможно, она тоже это знала. Я знаю, что участники нашей встречи от ФБР считали ее просьбу откровенно политической, когда мы впоследствии говорили об этом. Так же, как и по крайней мере один из старших руководителей Линч. Джордж Тоскас, тогдашний человек номер три в Отделе национальной безопасности министерства, который мне нравился, улыбнулся команде ФБР, когда мы покидали зал, и саркастично произнес: «Ну, теперь вы Федеральное Бюро Вопросов».
Я последовал указанию генерального прокурора во время своего регулярного ежеквартального круглого стола с прессой 1 октября 2015 года. Когда репортер задал вопрос о «расследовании», я ответил, что внимательно слежу за ним. Я сказал, что уверен в том, что у нас есть «ресурсы и персонал, выделенные на решение данного вопроса, как и всегда, когда мы делаем свою работу, так что мы в состоянии выполнять ее профессионально, оперативно и независимо».
Я сделал то, что мне приказал сделать мой босс. Я сказал «вопрос». Как и ожидалось, пресса все как один упустили разницу, и сообщили, что я подтвердил существование расследования. С этого момента я называл его настоящим именем — у нас открытое «расследование», и больше я не буду его комментировать. Пока мне не пришлось много месяцев спустя.
* * *
Следователи «Полугодового Экзамена» упорно трудились всю зиму, роя в поисках доказательств, которые помогут нам установить, о чем думала госсекретарь Клинтон, когда устанавливала свою систему электронной почты, и когда ей пользовалась. Они прочитали каждое электронное письмо, которое смогли отыскать, они искали электронные письма в почтовых ящиках других, кому она могла писать, они отследили людей, устанавливавших ей систему, обслуживавших ее, и поставлявших ей мобильные устройства, и они опросили каждого, работавшего с ней в Государственном департаменте. Надзорный следователь и аналитик примерно каждые две недели встречались со мной, чтобы держать в курсе работы их команды, значительная часть которой заключалась в кропотливом восстановлении электронных записей. К примеру, агенты обнаружили подлежавший списанию сервер, на котором когда-то размещался домен ее личной электронной почты, но программное обеспечение электронной почты было удалено техническим персоналом в обычном порядке, когда сервер заменили, это как если бы на дно сервера бросили миллионы крошечных фрагментов электронных писем. С невероятным кропотливым мастерством команда ФБР вновь собрала обратно большую часть этой умопомрачительной мозаики.
Тем не менее, к началу 2016 года начинало казаться, что у нас нет подлежащего судебному преследованию дела. Нам было необходимо проделать еще большую работу, и необходимо опросить госсекретаря Клинтон — то, что следователи, как обычно в делах подобного рода, оставили на потом, после того, как соберем всю доступную информацию. Но до сих пор мы не нашли доказательств, которые могли вылиться в подлежащее судебному преследованию дело. Мы знали, что Министерство юстиции в подобной ситуации никогда не привлечет — и никогда не привлекало — к уголовной ответственности без убедительных доказательств того, что объект нашего расследования знала, что делала что-то, чего не должна была делать. Случайность, небрежность, и даже крайняя беспечность по отношению к секретной информации не являлись чем-то, подлежащим уголовному преследованию. Никогда. Для действующего правительственного чиновника, конечно же, у такой небрежности будут серьезные последствия, включая реальную возможность потери доступа к секретной информации или увольнения, но уголовного преследования не будет.
Если расследование продолжило бы двигаться по той же самой траектории, то задача состояла бы лишь в том, чтобы закрыть дело таким образом, чтобы сохранить уверенность американского народа, что их система правосудия работала честным, компетентным и деполитизированным образом. Конечно, мы бы ни за что не убедили в этом крайних ненавистников Клинтон в средствах массовой информации, но, надеюсь, мы смогли бы убедить большинство справедливых и непредвзятых американцев.
Но в начале 2016 года дело получило развитие, грозившее значительно осложнить эти усилия. Развитие, по сей день все еще неизвестное американской публике. В то время нас предупредили о некоторых попавших в руки правительства Соединенных Штатов материалах. Они поступили из засекреченного источника — источник и содержание тех материалов по сей день, как я пишу эти строки, остается секретным. Став достоянием общественности, эти непроверенные материалы несомненно были бы использованы политическими оппонентами, чтобы вызвать серьезные сомнения в независимости генерального прокурора при расследовании в отношении Клинтон.
Я, например, не видел никаких случаев, когда бы генеральный прокурор Линч вмешивалась в ход расследования. Фактически, я совсем не говорил с ней об этом деле после нашего разговора «назови это вопросами» в конце сентября. Хотя в тот момент у меня вызвало озабоченность ее распоряжение, впоследствии я не увидел никаких указаний на то, что она как-то контактировала со следователями или прокурорами по этому делу. Однако меня беспокоило существование секретной информации, которая однажды — скорее всего, спустя десятилетия — станет достоянием общественности, и будет использована для того, чтобы поставить под сомнение добросовестность расследования, и, что более важно, поставит под сомнения независимость ФБР.
К сожалению, этой проблеме посодействовал и Обама. Он поставил под угрозу доверие к расследованию Министерства юстиции, сказав 11 октября 2015 года в передаче «60 минут», что использование Клинтон электронной почты было «ошибкой», не поставившей под угрозу национальную безопасность. Затем 10 апреля 2016 года по «Фокс Ньюс» он сказал, что Клинтон могла проявить небрежность, но не сделала ничего, чтобы умышленно навредить национальной безопасности, предположив, что все дело в чрезмерной засекреченности материалов в правительстве. Президент Обама — очень умный человек, который очень хорошо понимает законы. По сей день я не знаю, почему он публично говорил об этом деле и, казалось, оправдал ее еще до вынесения окончательного решения. Если президент уже вынес решение, сторонний наблюдать, резонно, может задаться вопросом, и каким же образом его Министерство юстиции может поступить иначе, кроме как последовать его примеру? Правда заключалась в том, что у президента — во всяком случае, насколько мне известно — было ровно столько информации, сколько и у любого другого, получавшего ее из СМИ.