Одним словом, побоялся он разделить лавры с кем-то еще, если что-то удалось бы обнаружить. И насмешек побоялся на тот случай, если бы там оказалась пустышка. Потому и встал чуть свет и поехал к летнему театру в полном одиночестве, якобы позабыв, что собирался брать с собой Глеба и эксперта в помощь.
Место ему не понравилось жутко. Мало того, что пустырь и ни единой живой души вокруг не видно. Мало того, что заросли вокруг, и стоило ступить с асфальтированной дорожки, как тут же в сухой хрустящий бурьян нога попадала. Так еще воронье стаями носилось над головой. Только сядут и утихомирятся, как тут же, будто по невидимому сигналу, снимаются с голых веток и давай с мерзким карканьем над головой Симакова кружить.
Как на кладбище, подумал он еще тогда и поежился. А потом и вовсе начал оглядываться без конца. Знал ведь, что нельзя было этого делать. Что стоило раз голову назад повернуть, так она потом и станет в это положение возвращаться при каждом шорохе. Будто на резьбу ее кто накручивал, честное слово!
А шорохами это место было богато! Все какой-то хруст и треск стоял за его спиной, или это ему так казалось…
Трусил Симаков, пробираясь меж зарослей кустарника, давно облетевшего и щетинившегося в небо скелетами голых веток? Честно? Трусил! И еще как! И девушку погибшую ругал за легкомыслие.
Нет, ну надо дурой последней быть, чтобы по доброй воле сюда потащиться! Даже ради призрачного принца, даже ради возможного счастья!
Хотя представление о счастье у Симакова имелось весьма и весьма приблизительное.
Он им не пользовался, или не досталось оно ему, или вообще не знал, в чем оно заключается. Как-то не удалось ему за годы жизни раскушать, что это такое – необыкновенное счастье. Жил себе и жил. Сначала учился, потом служил и снова учился, потом по очереди похоронил родителей. Долго и надсадно переживал тяжелую утрату. Решил потом одним из сумрачных одиноких вечеров, что больше он рядом с собой ни за что никого и никогда иметь не захочет: ни человека, ни кошки, ни собаки. И не потому, что любить был не способен, а потому что больше потери не переживет и не вынесет. Сердце просто лопнет, и все. Он теперь понятие «любовь до гроба» воспринимал несколько иначе, чем его воспринимали другие люди.
Вот и решил жить один. И жил. И совсем неплохо жил, необременительно. И счастье для него порой заключалось в том, чтобы вернуться со службы, по привычке открыть кран с горячей водой и обнаружить, что воду дали на целых пять дней раньше намеченного срока. Или в том ему находилось счастье, что в холодильнике целых четыре яйца завалялось, о которых он забыл и уже собирался в магазин идти, а тут такое!
У каждого оно свое, счастье это. Кому-то оно видится в несбыточной мечте, кому-то в запретном удовольствии, а кому-то в отсутствии беды.
У него вот беды теперь не случилось, потому что он жил один, и бояться теперь ему было не за кого. Значит, он мог считать себя счастливым человеком, потому что никого не любил, ни за кого не боялся и не переживал.
– И еще глупец я немного, – проворчал себе под нос Симаков, продираясь сквозь кустарник в самую гущу. – Туда-то тебе зачем, мил-человек?!
Хотя туда, куда он теперь лез, его тащила за шиворот интуиция.
С какой стати дурацкая птица вьется именно в том месте, а? Вспорхнет, полетает, полетает, чуть прищемит свою птичью гузку поодаль, а потом вдруг снова снимается и обратно туда. Почему?! Чего ее туда так манило? И если там так занятно, чего тогда оттуда то и дело вспархивала?
Картина, открывшаяся Симакову через десять минут борьбы с непроходимой чащобой, заставила его даже полезть в кобуру за оружием.
Напугал, прежде всего, огромный лаз в высокой насыпи. То ли насыпь эта человеком была создана когда-то. То ли она тут всегда существовала. Но что лаз в холме сделан человеком, сомнений не возникало. Во-первых, он был обрамлен нестругаными досками. А во-вторых, глубоко вниз вели выдолбленные в окаменевшей земле ступени.
Симаков возле ступеней этих простоял полчаса точно.
Надо было спускаться вниз, обязательно надо. А страшно! Что-то возилось там, глубоко под землей, издавало странные чавкающие и шуршащие звуки, а еще страшило жуткое зловоние. Его почти сразу едва не стошнило. Потом принюхался, отдышался.
Вызвать или нет экспертов?
Симаков долго мучился в раздумьях.
Вызовешь, а там свалка какая-нибудь, и никого, кроме пресытившегося собачьего племени, нет. Не вызовешь, а там…
Нет, ну не вурдалаки же там пируют, в самом деле! Чего ты, Симаков, очумел, что ли, от страха?! Пускай и не желал он ничьей любви и сам любить никого не желал, но уж насмешек в свой адрес не выносил точно. Надо, непременно надо подстраховаться.
Полез ведь! Один, вооружившись табельным оружием и фонариком, полез вниз по ступенькам, с отвращением чувствуя, как подрагивает собственный ливер от первобытного страха.
То, что там похрапывало, возилось и повизгивало, оказалось огромным лохматым псом, ковырявшимся в груде костей большущей грязной лапой. Кости были свалены горкой в дальнем углу, чуть ближе к земляным ступеням утоптанный пятачок разветвлялся налево и направо. Земляные своды, как и на входе, были укреплены нестругаными досками.
– А ну пшел отсюда! – прикрикнул на собаку Симаков, осторожно подбираясь к куче костей.
Пес даже ухом не повел в его сторону, продолжая сосредоточенно рыться в костях. Тогда Симаков пнул ногой попавшийся ему камень в сторону пса. Тот поднял громадную лохматую башку, подслеповато щурясь, как старик, посмотрел в сторону луча от фонаря и лениво оскалил зубы.
– Да, согнать тебя отсюда не удастся, – заметил резонно Симаков и подошел еще ближе, смещая луч фонаря на облюбованную псом кучу.
И вот тут ему снова пришлось пережить тошнотворный ужас, заставивший его попятиться и даже суеверно крестом обмахнуться. Хотя какой там крест, если в правой руке пистолет зажат. Им и крестился, заступником!!!
– Ан Михална, – завопил Симаков в телефон, стоило ему выбраться наружу и отдышаться. – Срочно группу с экспертами к пустырю за летним театром! Срочно!!!
– Что случилось, Игорь Сергеевич? – отозвалась та лениво.
Она была отличной теткой, но иногда любила помудрить. То ей вызов казался пустяковым, то начинала торговаться на предмет экспертов, а то и вовсе отсылала за решением к начальству.
– Случилось! – рявкнул Симаков и глаза закатил на счет бабьей глупости.
– Опять ограбление инкассаторов?! – ахнула та притворно и тут же начала куражиться: – Помилуйте, какое ограбление на пустыре за летним театром?! Игорь Сергеевич, а ты часом не того, не под парами?
– Ань, хорош выеживаться, – перебил он ее устало и вдруг почувствовал, с какой стороны у него сердце находится. Надо же, со дня смерти родителей его не ощущал. – Тут свалка из человеческих костей!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});