Читать интересную книгу Марфа-посадница - Дмитрий Балашов

Меж тем Данило Холмский во главе передового полка взял изгоном Русу, лишенную крепостных стен, и, не позволяя останавливаться даже для грабежа города, пошел далее. Седьмого июля в Коростыни, близ устья Шелони, он сделал привал. К Холмскому привели монаха из Клопской обители, сообщившего, что новгородское войско без дела стоит в окрестностях города, а выдвинутый к Шелони владычень полк согласно приказу архиепископа не пойдет биться с Москвой. Холмский с Федором Давыдовичем, посовещавшись, решили дать отдых ратникам, которые по три дая не снимали броней и почти не слезали с седел.

В это время малая судовая рать, снаряженная Марфой Борецкой, плыла вдоль берега. Новгородцы первые заметили москвичей.

- Никак ратные тамо? Коней вона сколь и стяги видать! - доложил дозорный Матвею Потафьеву.

- Какие ратные? Наших быть не должно! - живо отозвался воевода.

- И стяги не наши! - подтвердил кормчий, на диво зоркий мужик.

- Москвичи!

- Никак уже Холмский у Коростыня? - присвистнул Матвей, вглядевшись: - Видать, Руса взята, дождались воеводы! Повидь, кони оседланы у их?

- Не, отдыхают!

- Ударим, други? Ежели наша конная рать пособит, грянет с тыла - не видать им Москвы!

Матвей тут же послал двоих мужиков в легком челноке к берегу, предупредить конный владычный полк. Случай был дорогой! Лодьи, меж тем повернув, шли под парусами и на веслах к берегу.

Гонцами вызвались Потанька с Иваном.

- Гоните во весь дух, мужики! - напутствовал их Матвей. - Ждать не будем!

Остроносый челнок полетел к берегу. Оба, и Иван и Потаня, грести были мастера, а тут дело шло о жизни с лишком двух тысяч мужиков, и у приятелей аж весла гнулись в руках. Ходом выскочили на песок, подхватив, вынесли челнок и, не переводя дух, понеслись в гору, где, спрятавшись в негустой тени сосен, дремали, сидя в седлах, дозорные владычного полка.

- Воеводу, живо! Спите тут! - заорал Потанька. - Живо, живо!

- От рати посланы! - подтвердил Иван.

Один из дозорных рысью потрусил куда-то назад, Потанька с Иваном, возбужденные, перебивая друг друга, рассказывали ратникам, с чем посланы, указывали на озеро, на лодьи, не замечая каменных лиц сторожи.

Не скоро воротился дозорный, с ним кто-то в богатом панцире. Не доезжая, взглянул из-под руки в коростынскую сторону, и шагом подъехал к гонцам.

- Чего медлите тут! - напустился Потанька на конного.

- Потише кричи, - ответил тот, - я не воевода, а от его послан!

- Москвичи в Коростыни! - запальчиво возразил Потанька.

Тут и Иван вмешался:

- Наши с берега нападут, а вам Матвей Потафьев, воевода наш, велел с тыла зайтить, ударить, да не медля, пока не прочнулись!

- Какой он воевода, ваш Матвей, владычному полку приказывать! - ответил конный спесиво. - Не согласимши творит, пущай сам и ответ держит!

- Мужики, вы что? Христос с вами! - ахнул Потанька, посерев лицом. - Простите, коли молвил не так, скорей же надо!

- Владыка приказал на московского князя руки не вздынуть! - сурово, отворачивая глаза, ответил ратник в дорогой кольчуге и круто поворотил коня. Потанька, освирепев, схватил его за стремя:

- Пес! Иуда!

Тот, не оборачиваясь, хлестнул коня, лошадь прянула, свалив и потащив скомороха за собою. Обеспамятев, Потанька грозил кулаками, плевался, плакал, кричал проклятия.

Вдалеке, темные на сверкающей чешуе озера, новгородские лодьи подчаливали к берегу. Владычные дозорные вдруг разом поворотили коней и ускакали. Потанька умолк, задохнувшись, понуро поворотился к молчаливо стоявшему Ивану.

- Что делать будем?

- Нать к нашим! - угрюмо сказал Иван.

Скоморох, тут, на безлюдьи, порастерявший свою всегдашнюю хвастливую удаль, сиротливо и зябко повел плечами:

- Ну, а я… прости, Ванюха, на смерть не иду. Да и ты оставайсе, гиблое наше дело. Знали бы!

Иван мотнув головой, сказал сурово:

- Помоги спихнуть лодью!

Потанька с готовностью бросился за ним к берегу. Руки у него тряслись.

Лодка уже качалась на волне. Потанька поднял жалкие глаза. Черные его кудри развились от пота, прилипли к щекам.

- Вань! Оставь! - выдохнул он безнадежно.

- Там мужики погинут, сказать хоть! - отмолвил Иван, устраивая весла в уключинах. Сильным гребком он вывел челнок.

- Прости! - крикнул Потанька с берега.

- Бог простит! - отозвался Иван.

Скоморох стоял, пока челнок не стал черною мухой на слепящем блеске воды, потом, махнув в отчаянье рукой, не глядя ни на далекую Коростынь, ни на маячивших у ближних сосен конных владычных ратников, быстро, ярея от шага, пошел в сторону Новгорода.

Матвеевы пешцы, выскакивая из лодей, кинулись к московскому стану так дружно, что сперва и не почуялось, что их мало. Москвичи, которых было раз в пять больше, пополошились. Кто имал и седлал коня, кто искал шелом, возился с бронью, кто уже было дернул в кусты. Малочисленная сторожа валилась под новгородскими топорами. Но Холмский, успев вздеть кольчужный панцирь и вскочить на коня, сам кинулся в гущу сечи, грозным зыком останавливая бегущих. Бывалые ратники скоро приходили в себя, оборужались, вскакивали в седла, ровняли строй. Федор Давыдович уже повел часть боярской дружины в тыл новгородцам. Необученные пешцы стеснились в кучу, попятились. И в эту-то пору, подчалив к берегу, Иван передал горькую весть, которая, подобно пожару, обежала разом все войско. Кто был неохочь воевать, тотчас кинулся в бег, попав под копыта коней засадной рати Федора Давыдовича. Холмский, сплотив ряды, ударил в лоб, началась рубка. Матвей Потафьев, в драке потеряв шелом, пал с рассеченным черепом. Купцы сдавались без бою. Маленькая кучка упорных, отбитая от лодей, наконец сложила оружие.

Тут же, от полоненных, Холмский узнал про вторую судовую рать, ушедшую по Ловати. Следовало немедля разбить ее, не пропуская к Демону. Но тогда что делать с полоном?

Наклонясь с седла, Холмский подозвал сотенного и отдал приказание. Дворянин смятенно взглянул на князя, не решаясь переспросить, увидел гневно сведенные брови, захлопотал, понял.

Полоняников начали разводить в две череды, тех, кто сдался сам, - в одну сторону, схваченных на брани - в другую. Добровольно сдавшимся дали в руки по ножу. Московские ратники, отворачивая лица, начали копьями подталкивать медливших новгородских мужиков друг к другу. Первый вопль, первая кровь… и пошло волной. Ругань, вой, проклятия. Какой-то дюжий мужик от ножевого удара по лицу рванулся так, что лопнул кожаный ремень на локтях, кинулся на изувечившего, вцепился тому в горло, поливая кровью, грыз зубами за лицо. Москвич, бледнея, бил его копьем в спину, кровь брызгала вверх от каждого удара, а тот все мял, увечил озверело обидчика, пока не умер, так и вцепившись в чужое горло.

Иван смотрел, еще не понимая, на подступающего к нему с растерянным лицом и трясущимися руками мужика, и вдруг весь вытянулся, рванулся в веревках: Наум Трифоныч! Купец, знакомец, тот, которому должон еще по грамоте! Не сразу узнал. И тот не сразу понял, что перед ним Иван, должник его старый. Побелел, попятился, тотчас весь изогнувшись от вошедшего в спину копейного острия, дернулся вперед и вдруг с ожесточившимся лицом вздел нож и, закусив губу, кинулся к Ивану. Нож со зловещим хрустом перерезал носовой хрящ. Уже обеспамятев, купец кромсал по губам, ударяя в зубы. Кровавый плевок висел у него на бороде. Уронив нож, теряя сознание, он попятился, теперь уже не встречая копейного острия, не в силах оторвать расширенных глаз от обезображенного им лица земляка.

Яркая кровь хлестала на истоптанный хрусткий песок, валилась круглыми шлепками, как красные оладьи, и, дымясь, свертывалась, темнея на жаре. Светлые на диком, почерневшем, обезображенном лице глаза мужиков, над кровавою путаницей слившихся воедино рта, усов и бороды, матерная брань, заполошный визг, вопль, стоны… Холмский глядел, окаменев лицом. Нечленораздельные крики мужиков летели, казалось, мимо его ушей, не задевая воеводу.

Внезапно он узрел зеркальный блеск новгородского панциря в руках одного из дворян, приметив разом восхищение боярского сына и усмешку окровавленного мужика. Вскипев, Холмский шагнул, рванувшись рукой к рукояти меча, повел очами по этому кругу обезображенных красным безносых лиц.

- В воду! - завидя страх боярчонка, пояснил: - Брони - в воду! Не нужны!

Недоумение и сожаление отразились во многих глазах. Князь дрогнул бровью:

- Ай у боярских детей московских своих нет?!

Железо, булькая, уходило на дно, и, отмечая всплески, как удары, Холмский ждал, недвижно сжимая рукоять меча.

Вот он, Новгород! Мужики, чернь - в боярских доспехах!

Рожки проиграли выступление. Москвичи ряд за рядом выезжали из Коростыня догонять вторую новгородскую пешую рать, что ушла к Демону. А владычная конница все маячила на том берегу, не ведая или не желая ведать, что тут происходит.

…Они шли, падая, пробираясь кустами, хоронясь друг друга, и те и другие, - и те, что резали, и те, кого резали, - одинаково пряча пустые, опозоренные глаза, а перед ними летела в Новгород страшная весть, и уже собирались толпы народа на дорогах, и подымался у городских ворот надрывный бабий крик.