— Милай!.. По гроб жизни буду помнить. Вот она настоящая образованность: пинсне с веревочкой, даже одевать боязно; одним словом, при полной интеллигентности. Да я теперь… скажи: Селезнёв, и… всё готово!
Он осторожно надел пенсне и, хотя едва ли стёкла приходились ему по глазам, восхищенно заявил:
— Сидят, распротуды их… прямо как у доктора какого или политикана, однова дыхнуть… Сидят, как куры на нашести… и не падают… до чего люди доходят, а?
Нефёдов ядовито посоветовал:
— Ты их надень лучше на уши, подходяще будет.
Кругом рассмеялись: оттянутые уши у Селезнёва принимали чугунный оттенок. В пенсне, с раздувшимися и почерневшими ушами, он казался в самом деле забавным.
Селезнёв и конвойные скоро уснули, пересыльные долго не могли успокоиться.
— Представьте, какое несчастье случилось, — сказал Кучуков. — Они в пьяном состоянии перестрелять нас могут, как вы думаете?
Я согласился с ним.
Климович, натягивая на себя одеяло, воспользовался случаем отметить ошибки «анархо-бланкистов».
— Вот вам опора демократической диктатуры: сермяжная Русь, широкие натуры: «не гулял с кистенём я в дремучем лесу», «размахнись, рука, раззудись, плечо» и так далее, а в общем, свинство.
Ногтев привстал с нар.
— Ты, баринок, крестьянство не замай, не трогай его. Ты — сам по себе, а мужики сами по себе. От ихней жизни и не того понаделаешь.
— Это, что же, Селезнёв от трудной жизни едва не перестрелял сегодня нас всех?
— Я не про Селезнёва. Селезнёв от стада отбился, я про крестьянство.
Утром Селезнёв встал с опухшим лицом, с синими ушами, с мешками под глазами и с трясущимися руками. Оправившись, он попытался обнаружить обычную распорядительность. Завёл речь о том, что всё надо делать «по-хорошему», «в аккурате», потому если распуститься, то долго ли до греха. Я напомнил Селезнёву о вчерашнем его поведении. Селезнёв заявил, что он ничего не помнит, опять стал длинно и бестолково рассуждать: мало ли чего не бывает с человеком, быль молодцу не в укор, не всякое лыко в строку, где же и побаловаться служилому человеку, как не в этапах. Пытался свалить вину на других конвойных, которые поступают не по воинскому уставу: неслухи, только о том и думают, где бы налакаться.
Я сказал Селезнёву:
— Всё-таки, Селезнёв, вчера вы чуть-чуть нас не перестреляли, так не годится. Эти безобразия надо прекратить.
— Беспременно надо прекратить, — согласился Селезнёв, — а я об чём говорю, об этом самом. Тут шутки плохие. Месяца два тому назад в этих самых местах проводили партию арестантов; конвойные опились, затеяли из-за девок драку, за винтовки схватились, с пьяных глаз ухлопали одного из своих да арестанта ранили в ногу, пошли под суд. Нет, тут сурово содержать себя надо, тут…
Селезнёва перебили. Случай, рассказанный им, никому из пересыльных не показался утешительным. Кучуков заявил:
— Нужно что-нибудь предпринять, чтобы вы не пошли под суд и чтобы все целы остались.
Нефёдов положительно и решительно предложил:
— Винтовки надо прятать куда подальше в этапках.
Конвойные с готовностью поддержали предложение Нефёдова:
— Дело говорит, запирать надо винтовки на замок по приезде.
— И чтобы ключ был на руках не у нашего брата.
— У нашего брата оставлять ключи никак невозможно.
Селезнёв обиделся:
— Чудно вы говорите. У кого же тогда ключ сохраняться будет?
Китаев, пришивавший пуговицу к шинели, поднял голову:
— Хозяйке будем отдавать.
— Хозяйке не сгодится, — возразил Нефёдов. — Шут их знает, кто они такие, хозяйки-то. Нашим тоже нельзя. Придётся отдавать ключи кому-нибудь из политиков. Вам и будем отдавать, — решил он, обращаясь ко мне.
— Дело говорит… верно… лучше всего, — охотно согласились с Нефёдовым остальные.
Селезнёв, скрывая растерянность, усиленно дул на квас в ковше, ерзал по скамье, мычал, попытался приосаниться, из этого у него ничего не вышло; наконец и он сдался.
— А что же, это и впрямь лучше будет. Раз вы при полной интеллигентности, то можете соблюдать порядок, как и что и вообще…
Повеселев, приказал начальническим тоном:
— Постановляем в этапных избах, на остановках винтовки без разговору сдавать господину товарищу политикану Вороньскому. Винтовки приказываю запирать на замок, ключ держать во всей строгости воинской службы, никому его не давать, как имеем дело с казённым имуществом и как есть винтовка для солдата свяченая вещь, которая…
Я перебил Селезнёва:
— Вам, Селезнёв, я тоже ни винтовки, ни ключей давать не буду.
Селезнёв обиженно, но неуверенно и смущённо попытался отстоять свои права:
— Ну, это как сказать. Между прочим, я старший конвойный.
— С надранными ушами, — ввернул кто-то из солдат.
Присутствовавшие посмотрели на уши Селезнёва, переглянулись, раздался смешок. Селезнёв невольно поднёс руку к левому уху, пощупал его, точно хотел убедиться, на месте ли оно, потом достал пенсне, опустил очко со шпенька, ни к селу ни к городу пробормотал:
— Сигают на манер блохи, — видать, пружинка не нашинского производства.
— А как быть с саблями? — спросил Кучуков. — Сабли тоже надо отбирать, может случиться несчастье.
Предложение Кучукова конвойные встретили тягостным молчанием.
— Саблей тоже можно убить человека, — продолжал убеждать конвойных Кучуков.
— Ещё как можно убить-то, напополам, — вдохновенно подтвердил Панкратов, вытягивая сухую и тонкую шею из-за непомерно большого и засаленного воротника.
— Сабли я буду тоже отбирать, товарищи, — заявил я твёрдо, заметив колебания конвойных.
— Ужасно как сигают, не нашинская пружинка, — пробормотал ещё раз Селезнёв, потея.
Так произошел переворот, и был установлен новый порядок. Едва мы приезжали в посад или в село, занимали этапную избу, я вызывал хозяина или хозяйку дома, спрашивал, где чулан, солдаты сдавали винтовки и сабли, я замыкал их в чулане. Выдавалось оружие лишь тогда, когда мы совершали переезд. Селезнёв был доволен, утверждал, что теперь всё находится «в аккурате», «по-хорошему», «по-образованному» и что он, Селезнёв, умеет вовремя распорядиться.
Настоящего порядка, однако, не получалось. Сдавая на хранение винтовки и сабли, конвойные как будто с облегчением чувствовали, что с их плеч снимается всякая ответственность. Лишь только мы прибывали в этапную избу, они, пообедав, отдохнув и напившись чаю, начинали шептаться о каких-то Домнах, Надюхах, Маньках, о приятелях и земляках, подмигивали друг другу, грубовато и добродушно шутили и переругивались, одевались, уходили, иногда на всю ночь.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});