— Очень хорошо! Это известие отчасти утешает, по крайней мере, теперь я знаю, что не один в плену. Можно мне видеться с ним?
— Нам поручено отвести вас к нему.
— Я готов хоть сейчас, господа.
— Можете вы идти?
— Думаю, что могу, если путь не очень длинен.
— Несколько шагов всего.
— О, это прогулка!
Он встал, положил сигарочницу в карман и, взявшись за трость, оперся на нее.
— К вашим услугам, господа, — сказал он почти весело.
— Пойдемте, — сказал горец, который один говорил все время.
— Простите, господа, если я иду тихо, — с горечью заметил барон, — но друзья ваши имеют странный способ перевозить пленников, я буквально измолот, и одним чудом кости у меня остались целы.
Ему не ответили.
Дверь отперли. Окруженный своими пятью стражами, барон прошел несколько довольно темных и длинных коридоров.
Это доказало ему, что дом, где он находился, гораздо обширнее, чем он предполагал сначала. После получаса ходьбы, вследствие невольной медленности, с которою подвигался барон, перед ним отворилась дверь и он очутился в довольно большой комнате, освещенной двумя окнами и меблированной с некоторой роскошью. В кресле у камина сидел человек, который обернулся на шум. Барон узнал его тотчас.
Это был банкир Жейер.
При его виде Штанбоу не мог удержаться от крика изумления и бросился к нему.
Приятели, или сообщники, как угодно будет читателю назвать их, очутились вдвоем.
Сторожа барона затворили дверь и остались снаружи.
— И вы в плену у филистимлян, любезный Жейер, — сказал барон, падая в кресло со вздохом облегчения.
— Дер тейфель! — возразил банкир сердито. — Я нахожу это прелестным, вы еще смеетесь надо мною, барон, когда вы же причиной всему, что случилось!
— Я? С ума вы сходите, любезный Жейер. Как же это возможно, когда я такой же пленник, как и вы?
Банкир покачал головою и продолжал, все насупившись:
— Да, барон, повторяю, вы один причиною всему.
— Полноте, вы решительно с ума сходите, или, вернее, уже спятили, — сказал Штанбоу, пожав плечами.
— А! Вы думаете, я сумасшедший? — вскричал банкир. — Я докажу вам, что благодаря Богу еще в полном разуме.
— Посмотрим-ка доказательство.
— Вы знаете, как мы расстались с вами?
— Еще бы не знать, когда именно при выходе от вас, у вашей же двери, на меня внезапно напали и буквально похитили, словно молодую девушку.
— Полноте, разве это возможно?
— Как «разве возможно»?
— Да невозможно, когда на другое утро, то есть тому два дня…
— Что вы говорите? — с живостью перебил барон. — Два дня миновало после этих событий?
— Точно вы не знаете так же хорошо, как и я.
— Говорят вам, не знаю, упорная голова, когда был привезен сюда разбитый, измолотый, в обмороке и в чувство пришел только часа два назад.
— Вы бредите, барон, — сказал банкир, отодвинув свое кресло и с испугом взглянув на собеседника.
— Час от часу не легче! Вы теперь боитесь меня как сумасшедшего!
— И не без причины, когда слышу от вас такие речи.
— Но что же, наконец, случилось и могу ли я к этому быть причастен, сам попав в плен накануне?
Банкир ударил себя по лбу, словно в уме его вдруг просиял свет.
— Это справедливо, — сказал он, наконец, после того, как с минуту напряженно вдумывался, — вашим именем только воспользовались и написали под вашу руку, чтоб заманить меня в ловушку, куда я и попался как олух. Простите, барон, я сам не знал, что говорил, обвиняя вас, голова у меня не на месте…
Водворилось довольно продолжительное молчание.
— Да чего же, наконец, хотят от нас эти люди? — вдруг воскликнул банкир с невыразимым страхом.
— Да, чего они хотят? — пробормотал барон мрачно.
— Сейчас узнаете, господа, — сказал человек, неожиданно появившийся в одной из дверей гостиной.
Те вздрогнули и вскочили на ноги.
— Кто вы? — вскричали оба дрожащим от испуга голосом.
Незнакомец одним движением сбросил плащ, который закрывал его с головы до ног.
— Посмотрите, — сказал он, — узнаете вы меня, господа?
— Мишель Гартман! — пробормотали презренные и тяжело опустились опять на кресла.
Это действительно был Мишель Гартман в своем мундире батальонного командира, застегнутый и затянутый как на парад. В дверь, которая осталась отворенною, за ним вошли несколько человек, между прочими Ивон Кердрель, Паризьен и Оборотень, по знаку командира они остались стоять у двери, все были вооружены.
Мишель подошел к пленникам.
— Вы узнали меня, — сказал он, придвигая кресло, на которое сел, — хорошо, господа. Теперь, если вам угодно, мы поговорим.
Два его слушателя молча опустили головы, под притворной вежливостью и почти дружелюбным тоном офицера они смутно сознавали с трудом сдерживаемый гнев и поняли, что им грозит опасность тем страшнее, что она неизвестна.
— Итак, если вы согласны, господа, — продолжал Мишель с легким оттенком иронии, — побеседуем. Сперва будет ваша очередь, господин Тимолеон Жейер, — и он прибавил, взглянув на барона через плечо: — Потерпите немного, любезный фон Штанбоу, ваша очередь впереди. Однако вот что: пока я с приятелем вашим приведу известные дела в ясность, ничто не мешает вам выкурить одну из превосходных сигар, которые в вашей сигарочнице.
Барону вернулись все обычное присутствие духа и хладнокровие.
— Почему же нет? — насмешливо согласился барон и, вынув из кармана сигарочницу, подал ее открытую офицеру, говоря: — Не угодно ли?
Мишель взглянул на него с странным выражением и слегка отстранил его руку.
— Благодарю, — сказал он с простодушным видом, — не теперь, потом я, с вашего позволения, воспользуюсь этим любезным предложением, мне давно не доводилось курить хорошей сигары.
— Мои все к вашим услугам, господин Гартман.
— Благодарю, благодарю, я этим воспользуюсь. — Барон ответил насмешливым поклоном, закурил сигару и удобно расположился в кресле.
Банкир далеко не владел собою с таким совершенством и невольно удивлялся ему в душе, он же сам не скрывал и откровенно выказывал страх.
— Любезный господин Жейер, — продолжал Мишель, по-видимому, не замечая уныния или, вернее, оцепенения, в котором находился банкир, — хотя мы жили в одном городе, но почти не знали друг друга и наши отношения не были никогда близки; вы очень редко имели дела с нашей фирмой.
— Милостивый государь… — начал было Жейер робко.
— Виноват! Позвольте мне договорить. Тем не менее, не знаю почему, но я всегда интересовался вами и всем, что вас касается. Это странное сочувствие к человеку, который мне почти чужой, я объяснить не берусь, но факт существует, и я заявляю его. Война, так не вовремя объявленная Пруссией, причинила неисчислимые бедствия нашему бедному краю и вызвала страшные катастрофы, особенно в нашем бедном городе, который превратился в груду развалин, и много семейств, недавно еще богатых, теперь повергнуты в глубокую нищету.