3.4.1939 г. и 11.4.1939 г. я как начальник штаба ОКВ последовательно подписал «Директиву по стратегическому развертыванию вермахта» и «Единое наставление для боя». Это была дальнейшая разработка сугубо оборонительной концепции рейха на случай вооруженных провокаций со стороны Польши (в союзе с западными державами) — адекватная реакция Германии на возможное осложнение международного положения в связи с неизбежным обострением проблемы Данцига и так называемого «Данцигского экстерриториального коридора».
Я перестал быть свободным человеком с тех пор, как вступил в должность начальника штаба ОКВ. Именно тогда я утратил возможность распоряжаться не только своим рабочим временем, но и свободным — выходными, праздниками, отпусками… Я не мог строить свою семейную жизнь так, как это пристало делать добропорядочному семьянину и отцу семейства. Я попал в абсолютную кабалу, и моей жизнью управляли теперь даже не обстоятельства, а хорошее или плохое настроение одного человека. Короткие визиты в Хельмшероде или поездка на охоту в Померанию могли внезапно прерваться, поскольку мое присутствие было решительно необходимо фюреру для решения… второстепенных или даже полувторостепенных вопросов. Во время войны с такой же легкостью назначались и отменялись мои поездки на фронт или полеты из штаб—квартиры в Берлин, причем иной раз самолет разворачивался уже в воздухе для возвращения в ту или иную сторону. Прибыв к месту назначения, я с удивлением обнаруживал, что решение данной проблемы не требует моего присутствия и находится в компетенции едва ли не дивизионного командира. Я неоднократно пытался разобраться в ситуации и в конце концов нашел только два более или менее правдоподобных объяснения: причиной всему могли быть либо мое гипертрофированное чувство долга, либо недобросовестность адъютантов Гитлера, любивших перекладывать ответственность на чужие плечи…
Даже в мирное время я не мог уделить и дня жене и детям, а уж во время войны я дневал и ночевал в штаб—квартире фюрера. Уму непостижимо, как все это смогла вынести моя бедная жена…
В первое время Бломберг писал мне довольно регулярно, и я с удовольствием оказывал ему мелкие услуги, о которых он просил в своих посланиях. Через несколько недель после отъезда в Италию он прислал срочную телеграмму с просьбой посодействовать в получении заграничного паспорта для его сына Акселя и помочь ему срочно вылететь в Рим, снабдив некоторой суммой на дорожные расходы, — «для крайне важной беседы».
Я вызвал лейтенанта люфтваффе Акселя фон Бломберга в Берлин и отправил его в Италию. Через 8 дней он вернулся обратно и привез письмо, написанное отцом. Вернер фон Бломберг просил меня передать Гитлеру, что собирается развестись с женой, вернее разведется, но только в том случае, если фюрер приблизит его к себе и назначит на прежнюю должность. Я не хотел, чтобы фюрер узнал о таком несколько неожиданном повороте событий с моих слов и попросил его самолично прочитать письмо. Как и следовало ожидать, Гитлер с негодованием отклонил ультимативные требования Бломберга: в свое время он заклинал фельдмаршала аннулировать брак, но тот категорически отказался. С тех пор Бломберг перестал для него существовать, во всяком случае и речи быть не могло о его возвращении в строй. В письме на имя фон Бломберга я в максимально щадящей и сдержанной манере передал ему эту нелицеприятную отповедь фюрера, однако фельдмаршал всю оставшуюся жизнь считал, будто бы главным источником всех его бед являюсь… я, мои амбиции, эгоизм, нежелание объяснить фюреру и т. д., и т. п.
Столичная «светская жизнь» давно уже превратилась для нас с женой в рутинную повинность — иной раз мы с большим удовольствием провели бы вечер дома, чем на очередном приеме в посольстве или светском рауте среди малознакомых нам людей. Не могло быть и речи о «дружбе домами» или элементарном сближении семей высокопоставленных чиновников или партийных работников, не говоря уже о дипломатических династиях министерства иностранных дел. Время от времени мы встречались на очередном политическом мероприятии — этим знакомство исчерпывалось.
Учитывая специфику моего служебного положения, жене приходилось быть особенно осмотрительной в приобретении новых знакомств. Она и раньше не отличалась словоохотливостью, теперь же и вовсе принуждена была большей частью держать язык за зубами, что создало ей репутацию «надменной гордячки». По тем же самым причинам меня считали «хитрым, скользким и изворотливым как угорь» напыщенным снобом, попытки сближения с которым решительно невозможны. Для дипкорпуса я также не представлял ни малейшего интереса, поскольку откровенно тяготился светскими обязанностями, в отличие от моего предшественника Рейхенау — старого «паркетного шаркуна».
В феврале 1939 г. мелодия «чешского вальса» закружила пол—Европы в стремительном танце. Газеты пестрели сообщениями об участившихся пограничных инцидентах, очередных притеснениях германского меньшинства в Богемии и Моравии. Берлин отправлял одну за другой ноты протеста в Прагу, из Чехословакии были отозваны немецкий посол Фридрих Айзенлор и военный атташе оберст генерального штаба Рудольф Туссен.
Фюрер неоднократно заявлял, что уже сыт по горло и впредь не намерен терпеть творящиеся в Чехословакии безобразия. Я даже не сомневался в том, что вскоре предстоит так называемое «урегулирование проблемы остаточной Чехии». Несмотря на мою настойчивость фюрер давал уклончивые ответы и не называл конкретные сроки проведения операции. Тем не менее я решил несколько опередить события и проконтролировать готовность ОКХ к внезапной и молниеносной атаке территории противника. В моем присутствии фюрер вызвал Браухича и отдал приказ о проведении «акции умиротворения» в связи с нестерпимым положением германских меньшинств. Правовым обеспечением приказа являются его директивы и указания, подписанные в 1938 году. Фюрер не счел нужным сообщить нам, солдатам, о плетущихся политических интригах и дипломатической игре между Берлином и Прагой. Мы покинули его кабинет, так и не узнав ничего нового — некоторые подробности мне сообщил военный атташе. Гитлер уже не раз демонстрировал нам свой дар предвидения, и мы не сомневались, что у него есть в запасе хитрый дипломатический ход. Повторю еще раз: даже в тот момент никто из нас не думал о войне.
«Мартовские иды» с некоторых пор стали для меня своеобразной точкой отсчета: и в 1933 г., и в 1937 г. Гитлер приступал к активным действиям в середине или во второй половине месяца! Не знаю, чего в этом больше — случайности или суеверия? Наверное, последнего, поскольку фюрер неоднократно заводил со мной разговоры на «нумерологические» темы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});