Читать интересную книгу Легенда о Вавилоне - Петр Ильинский

Последний из великих ассирийских царей был, как и все его предшественники, личностью загадочной и трагической. С одной стороны, Ассирия при нем, по крайней мере внешне, оставалась по-прежнему могучей и снова вышла победительницей в очередной схватке с Вавилоном. С другой — спустя несколько лет после ухода Ашшурбанапала с политической арены Ассирия навсегда отправилась в историческое небытие; все ее блистательные столицы начали превращаться в немые каменистые холмы. С одной стороны, согласно официальным надписям Ашшурбанапал сидел на троне более 40 лет, с другой — совершенно не ясно, что с ним происходило в течение последних 10 лет царствования: где он проживал, обладал ли в это время какой властью, что делал и как вообще закончилась его жизнь? С одной стороны, перед нами грозный царь, не менее кровавый, чем предыдущие, с другой — в своих анналах он похваляется не только военными победами, но и филологическими (и математическими) познаниями, проявляет прямо-таки маниакальный интерес к древним текстам, которые доставлялись в Ниневию со всех сторон империи в соответствии с подробными инструкциями самодержца, аккуратно переписывались и даже переводились на совершенно мертвый шумерский язык (!), дабы поддержать древнюю традицию параллельного употребления аккадского и шумерского[370].

Мы уже говорили о практике использования древних, «сакральных» языков поздними цивилизациями. Этот феномен отмечаем у многих культур человечества. Аккадский язык тоже продолжал использоваться наследниками вавилонян — знаменитая Бехистунская надпись персидского царя Дария I, с которой началась расшифровка месопотамских языков, выполнена на аккадском, древнеперсидском и эламском.

Спросим здесь: что является подсознательной основой желания возвести свою культурную и государственную генеалогию к сколь возможно далеким предкам, а также сообщить о себе потомкам? Вспомним о подробных надписях-инструкциях месопотамских царей, сделанных на фундаментах возводимых ими зданий: их адресатами должны были стать будущие владыки, те, кому под силу было предпринять перестройку или обновление древних сооружений. Никто иной!

Не отсюда ли рождается наука история: от заложенного в подсознании понимания связи с временами прошедшими, от желания установить данную связь и продемонстрировать ее себе и окружающим? История — гораздо больше, чем наука, она — что-то вроде персонального дневника нации, страны, культуры, цивилизации (даже если цари или иные правители думают, что это их личные дневники, как, кажется, считали ассирийские властители и некоторые другие, более близкие к нашему времени деятели). Поэтому так часто нации ищут в минувшем достойных родителей — никто не хочет быть историческим сиротой. К тому же приписывание себе определенных предков, с теми или иными заслугами (безотносительно к тому, являлись ли они предками генетически), говорит о характеристических чертах самих потомков. Каждая нация имеет тех предков, каких она желает, каких заслуживает.

Интересно, что именно свидетельства цивилизационной преемственности — билингвы, выполненные на мертвых языках, спустя многие века послужили ключами к расшифровке забытых письменностей. Что бы делали ассириологи без означенной Бехистунской надписи? А шумерологи — без многочисленных шумеро-аккадских билингв? Как бы смог применить свой гений Шампольон, если бы грекоязычному египетскому царю не понадобилось изложить свои деяния с использованием умиравшей иероглифики, дабы подчеркнуть преемственность фараонской власти?

Не исключено, что значительная часть знаменитой ниневийской библиотеки была вывезена из Вавилона после его последнего поражения в нескончаемой борьбе с северянами. Город, по-видимому, пострадал после этой войны заметно меньше, чем после карательной экспедиции Синаххериба. Ашшурбанапал не хотел повторять дедовы ошибки, хотя от преемственности царь отнюдь не отказывался: в одной из надписей он рассматривает свою победу, как отмщение за убийство деда, совершенное коварными вавилонскими изменниками. Гораздо больше, чем строения, пострадали непокорные вавилоняне: город находился в осаде очень долго; оголодавшие повстанцы дошли до каннибализма[371], а потом, после падения крепости, подверглись обычным ассирийским экзекуциям[372]. Не желая доставлять брату излишнего удовольствия, царственный вавилонский мятежник приказал поджечь дворец и бросился в огонь, создав, таким образом, первую половину легенды о Сарданапале, послужившую 2500 лет спустя вдохновением для некоторых романтических европейских авторов[373]. Завершилась эта легенда тогда, когда таким же образом поступил последний ассирийский царь.

Примерно за век своего существования халдейская[374] Вавилония потерпела от Ассирии невероятное множество поражений, подвергалась неоднократным опустошениям, а сам великий город был по крайней мере один раз разрушен полностью и несколько раз частично. Имеющиеся данные не дают возможности вразумительно ответить на вопрос, откуда у вавилонян брались силы (в том числе людские) для восстановления и для нового всплеска борьбы за независимость. Непонятно и происхождение, и состав новой вавилоно-халдейской этнической общности. Мы только примерно знаем, что она окончательно оформилась к середине VIII в. до н.э.[375] И вроде бы потерпела окончательное поражение в середине следующего века, когда Ашшурбанапал с полным правом поименовал себя древним титулом «царь Шумера и Аккада».

Тем не менее спустя всего несколько лет обстановка полностью изменилась. Как это стало возможно? Не исключено, что причиной вавилонской устойчивости была подпитка с юга: новые жители приходили в разрушенный город из приморских областей и Аравии. По-видимому, нанести полное поражение союзникам вавилонян — кочевникам — ассирийцы не могли из-за мобильности прибрежных племен, которые раз за разом избегали депортаций, страшных только для оседлого населения. Затем кое-кто из невольных эмигрантов возвращался в Южную Месопотамию, снова принимался за земледелие, и спустя поколение опять было кому воевать с ассирийцами. Слабый след подобного процесса донесли до нас известия о том, что Асархадцон при восстановлении разрушенной Вавилонии раздал множество земельных наделов в частное владение. Нет ли здесь указания на существование класса мелких землевладельцев-индивидуалистов, т. е. тех людей, которые должны были поддерживать борьбу за независимость?

Но и этого недостаточно, чтобы объяснить склонность вавилонян к свободе. Ведь жители северных, граничивших с Ассирией городов вовсе не разделяли мятежных настроений и до последнего оставались на стороне сюзеренов. Да и сами ассирийцы, судя по всему, преклонялись перед вавилонской культурой и религией, совсем как римляне перед греческой, и переняли у вавилонян и культы, и литературные произведения. Так почему бы не жить вместе? Откуда такое неистребимое желание идти на «бой кровавый»? И приходится констатировать, что отчего-то вавилоняне не могли допустить симбиоза с ассирийцами, почему-то они были не в состоянии существовать в одном государстве с северянами и короновать их царя в своей Эсагиле. Была у них, выходит, какая-то духовная несовместимость, точные очертания которой не установить, ибо никакого объяснения своих свободолюбивых порывов вавилоняне, в отличие от иудеев, не оставили, потому что очень скоро сами исчезли с лица земли. Но перед этим создали мировой город. И сделали это прямые наследники победителей Ассирии — первой мировой империи.

Стремительность падения Ассирии удивляет и потрясает. Но эта загадка должна иметь объяснение. Она, скорее всего, состоит в том, что основа ассирийского могущества — армия — уже давно существовала автономно от остального государства. Возможно, в отличие от вавилонян, воины-ассирийцы не были преданы какой-то земле, какой-то идее. Кажется, что впервые в истории здесь виден процесс вырождения профессионального войска[376]. Часто бывает так, что хорошо вымуштрованная, организованная, мощная армия сначала за счет лучшей выучки или численности побеждает любого противника, а потом становится «вещью в себе», оторванной от остального общества и потому в один прекрасный день не выдерживает того, что обычно является главным испытанием на прочность — и нации, и социальной формации, и отдельного человека. Своего поражения.

Добавим, что геополитические достижения Новоассирийского царства поражают воображение. Само по себе ядро империи было очень невелико и не обладало несметными людскими резервами. Значит, не надо недооценивать ни имперской администрации, ни прочих государственных институтов первой сверхдержавы. Но вот что важно: от реформ Тиглатпаласара III, обозначивших начало наивысшего могущества Ассирии, до ее полного краха прошло чуть более века, т. е. срок, превзойденный почти всеми великими империями будущего. Так в чем же дело? Можно указать на еще одну ошибку ассирийцев. Похоже, что они не давали возможности никому из многочисленных побежденных народов стать «своими», войти в ассирийский этнос не через армию, сделать государственную карьеру в новом мире. Вместо этого беспрерывные депортации перемалывали их в аморфный арамеоязычный субстрат, из которого не могли появиться лояльные государству люди[377]. В любом случае, ассирийская имперская нация либо не создалась, либо ее верхушка в какой-то момент оказалась демографически и социально изолирована от тех слоев населения, которые должны были участвовать в ее воспроизводстве. В Вавилоне же этого еще не произошло.