не застили солнце, ветер не нёс с собой резкого духа падали. «Новую» опасность она осознала не так давно. Раньше просто не задумывалась, не предполагала. Теперь Он хотел ребёнка. Детей. Беря её всё также, неловко, будто боясь сломать, на место животной похоти пришёл холодный расчёт. Чувствовалось терпеливое, настойчивое ожидание исхода. Упрямое ожидание охотника. Ценой невероятных усилий и с соблюдением всех предосторожностей она выяснила, как избегать беды. Научилась доставать и использовать нужные травы. Одно время даже для него, уговаривая принимать, убеждая и надеясь. Но потом пришли колдуны, обосновались в мельнице, победили её ворожбу своей. Почуяв в себе чудовище, мразь, жрущую её изнутри, она хотела броситься на нож. Но нашлась женщина, что обещала помочь иначе. Помогло. Оно было выдавлено из тела, пусть и забрало с собой полведра крови.
— Кровь… — Бера хрипела, боролась со сном, морщилась, но скорее от отвращения, чем от боли. — Там, где Он — всегда кровь. — Она наконец замолчала, поверхностное дыхание выравнивалось, глаза с желтоватыми белками закрылись.
Аспен пожал плечами. Он, вроде бы, не был особо впечатлён откровением. Постучав коротко остриженным ногтем о стекло банки, указал на то, что считал более важным.
— Жуть — жутью, но тут неподалёку зараза. Мне незнакомая. Не знаю, связано ли это с семейными неурядицами нашего хозяина, но ты бы присмотрелся, а? И дымом несёт, в Маньяри всё беспокойнее.
— Да что ты с этим своим ухом? — Эйден скривился, не желая разглядывать чёрный сморчок. Заразы, самой разнообразной, он встречал немало, но сейчас даже злился на друга за столь слабое сочувствие к ближним, к их бедам и горестям. — Надо же разобраться, надо выяснить…
Он всё же вышел наружу. Чёрная ночь плавно перетекала в бледное утро. Прохладно-сизый, будто бы мутный свет скрадывал яркие цвета, капли росы стальной дымкой покрывали крыльцо, траву, искорёженные, порванные тела и их ошмётки. Пятна крови не были похожи на кровь, скорее на чёрное, липкое земляное масло. Рука одного из тел была вывернута и, окоченев, поднималась над землёй, как бы указывая вверх. Эйден неосознанно подчинился «жесту», проследил направление. Остолбенел на мгновение, хотя до того, увидев трупы, даже не дрогнул. На черепичной крыше мастерской, свесив с козырька одну ногу, тихо сидел Гаронд. Он почти не шевелился, только тёр что-то в пальцах, смотря перед собой и в никуда.
— Лихо ты это… — Неловкое замечание, но что ещё можно было сказать? — Тела стоит прикопать. Может ты и особо матёрый, но лишнее внимание ни к чему.
Гаронд молчал. Морщины на его лице стали ещё глубже, босая, почему-то, нога — свисала вниз неподвижно, кусок черепицы, что он бездумно мял в руке, струйкой красной пыли стекал на утоптанную землю.
— Давно сидишь? — Спросил Эйден, не пропустив в голос и мелкую толику тревоги.
— Да, — глухо ответил Гаронд.
— Она жива. И будет жить. Кровь остановлена, а силы… силы — восстановятся.
Задирать голову вверх было неудобно, но и опускать взгляд не хотелось. Скоро должны были запеть дрозды, слушать которых тоже не хотелось. Где-то там, за дверью, была фляга, а выше по лестнице — и не одна. Но обстоятельства будто бы требовали участия. Как именно во всём этом участвовать — было по-прежнему не ясно.
— Я не знал. — Гаронд наконец сфокусировал взгляд, на его лице читались недоумение, досада и какая-то особая, неизбывно-звериная тоска. Должно быть, именно с такими глазами можно зайтись, захлебнуться воем. — Не понимал.
— Она жива. — Повторил Эйден.
— И ненавидит. Убила ребёнка.
— Ей было непросто.
— Годы тщетной суеты. Поджав хвост, копаясь в земле. В пыли и грязи, во смраде человеческой рвани. Знаешь каково это, мастер?
— Не думаю.
— Я считал, что ощипанная птица сможет сойти за своего, за одного из них. Глупец. Уж глуп я точно как человек. И слеп, и слаб, и жалок.
— Быть может, удивлю, но я встречал подобного тебе. Пожалуй — даже двух.
Гаронд скривился. Не поняв, или не желая думать об этом. Брезгливо отмахнулся, встряхнув телом почти как собака. Оглядел с крыши окрестности, свой дом неподалёку, поля, амбар, всё то, чем занимался многие годы. Смотрел чуть удивлённо и недоверчиво, будто не мог припомнить, как всё это было.
— Здесь нечего делать. — Проговорил он, неприязненно глядя на пискнувшего было дрозда. — Тебе тоже, мастер. Я ухожу, возвращаюсь. И ты уходи. Что не сгорит — то сгниёт.
Он дёрнулся и пропал, колотая черепица брызгами полетела в стороны, градом застучала вокруг. Сквозь столбы мастерской Эйден успел заметить нечто, мало напоминающее человека, уносящееся в сторону леса большими ровными скачками.
Придя в себя, узнав об этом, Бера хохотала до рвоты. Бледная, измождённая, с кровавым подолом, она поковыляла в сторону большого крепкого дома. Не слушала никого, отбиваясь от попыток помочь — почти рычала. Вскоре над крышей там показался дымок, а потом и всполохи пламени, вырываясь наружу, забегали по стропилам. Аспен кинулся спасать лошадей из амбара, попутно выгоняя немногочисленных оставшихся овец. Эйден пытался было тушить, сгонять вместе с собаками скот, когда заметил уходящую по тропе Беру. Она шла в сторону моря, ветер трепал грязное платье, но худая фигура не колебалась. Выглядела странным образом сильной, стойкой, неотвратимой. И он уже не пытался догнать, выспросить. Дымом заволокло всё, мягкие стены без чётких границ волнами проходили по земле, поглощая, удушая, дезориентируя. Аспен вдруг оказался рядом, схватил Эйдена за руку, когда тот указывал на север.
— Смотри, город! И там пожары. Едем, вытащим Мэйбл и остальных.
— Не ходи. — Артефактик смотрел серьёзно, глубоко посаженные серые глаза давили даже сильнее руки, привыкшей к кузнечному молоту. — Там хаос. Опасность. Ты пьян. Не ходи.
Эйден часто моргал от дыма. Скалистые уступы, черепичные крыши Маньяри то пропадали, то появлялись, будто выныривая из грязно-серой пелены. Там, впереди, были другие, большие и тёмные, не менее сильные глаза. Он не без труда вырвал руку и неловко побежал к городу. Фляга на ремне была почти пустой, и он жалел, что не успел взять большую.
* * *
Горящий Маньяри не был похож на горящий, осаждаемый Данас. Здесь почти не было стен, солдат, внешнего врага. Но на пути Эйдену то и дело попадались избитые, заколотые, порубленные тела. На столбе, привязанная за ноги, висела женщина. Она была белой от пыли,