Кстати, в Пересыпи было очень много мышей, и нам приходилось вести с ними настоящую войну: они портили самолеты, прогрызали перкаль, грызли деревянные части и даже электропровода. Залезали они и в меховые комбинезоны: сунешь руку в рукав, а оттуда вдруг выпрыгивает мышонок…
Не смогла я заставить себя приблизиться к воде меньше чем на двести метров. И только над косой Чушкой снизилась до бреющего. [256]
Лечу и удивляюсь: почему меня не сбили? Ведь надо мной пролетали немецкие истребители, для которых По-2 - заманчивая мишень. Впрочем, не всегда охота за беззащитным По-2 кончалась для немцев удачно. Рассказывали, что однажды, когда связной самолет пересекал пролив, на него напал "мессер". Немецкий летчик не сразу открыл огонь по своей жертве - захотел сначала поглумиться над ней. Сдвинул фонарь и на общепонятном языке жестов спросил у пилота По-2: сколько дать по нему очередей - одну, две? Летчик предложил третий вариант - выстрелил из пистолета в немца. Вражеский самолет клюнул носом и рухнул вниз. Море в одно мгновенье поглотило самоуверенного аса».
* * *
Пересыпь - небольшой рыбацкий поселок на обрывистом берегу Азовского меря. Рядом - площадка, с которой мы летаем бомбить Крым. Осенью и зимой здесь часто дуют шквальные ветры, раскисает почва на нашем аэродроме, и мы с трудом летаем.
При сильном ветре объявляется аврал, и все идут на аэродром держать наши легкие По-2, которые порыв ветра может опрокинуть, перевернуть. Техники привязывают самолеты к стопорам, ввернутым в землю, но и это ненадежная защита. Ветер гудит, завывает, самолеты дрожат, и кажется, что вот-вот По-2 сорвется с тросов, крепящих его к стопорам, и понесется, кувыркаясь, по полю.
Однажды после боевой ночи и такого дежурства мы еле доплелись до поселка. Шли медленно, на унтах налипла густая грязь, ноги казались пудовыми. Все молчали. Только Вера Белик была не в настроении, ругала погоду, и грязь, и все на свете. А войдя в дом, свалилась на нары, не раздеваясь, и громко заплакала:
- А-аа…
Странно так заплакала: по лицу катятся слезы, а сама она смеется. Над собой. Мы понимаем - просто она устала. Устала от бессонных ночей, от напряженных полетов с вечера до утра, устала от зениток, от ветра, от густой грязи. Это пройдет. Нужно только хорошо выспаться.
Прибегает пятилетний Витька, сын хозяйки.
- Тетя Вера, почему ты плачешь?
- Я не плачу, я смеюсь, - говорит она сквозь слезы.
- Нет, ты плачешь! Тебя ранили?
Хозяйка забирает Витьку, он капризничает, упирается.
- Нет, она плачет!… [257]
* * *
Рассказывает Калерия Рыльская:
«…Перед наступлением на Крым в апреле 1944 года мы полгода летали на Керченский полуостров из Пересыпи. Крутой морской берег по соседству с поселком был уставлен рядами наших По-2.
Осев на неопределенное время на одном месте, мы, стеснив хозяев, расположились в домиках, спали на чистых простынях, которые стирали и гладили сами. Набитые сухим сеном мешки на нарах служили нам матрацами. Наши шелковые подшлемники были всегда выстиранными, выглаженными и даже выкрашенными у кого в синий, у кого в голубой, а то и в красивый солнечный цвет. Разноцветные подшлемники стали для девушек единственным украшением.
В поселке не было хорошей воды. Ее привозили издалека, с Кубани, и только для питья. Такую воду жители поселка называли сладкой. Местная солоноватая вода была отвратительна на вкус, мыло в ней совершенно не мылилось.
Выручал нас дождь. Объявляли общий аврал, на улицу выставлялась вся имеющаяся посуда. Дождевую воду берегли пуще глаза. [258]
Когда она кончалась, отправлялись на промысел, вооружившись пустым ведром и кружкой. Осторожно, чтобы не взбаламутить, черпали воду из ям, овражков.
Таков был наш незамысловатый быт, который нас мало смущал: все мы жили одним - поскорее разгромить врага».
* * *
Штурман эскадрильи Катя Рябова прилетела в станицу Ахтанизовскую, чтобы в штабе дивизии оформить путевку в санаторий на 10 дней. Привезла ее летчица Августина Артемьева, недавно прибывшая в полк. Здесь же, в Ахтанизовской, стоял полк штурмовиков. Не успели девушки осмотреться, как к ним подошли два летчика.
- Разрешите, девушки, с вами познакомиться. Что-нибудь вам помочь? Мы слышали о женском полку. Ночью вы пролетаете прямо над нами.
Это были два неразлучных друга Сивков и Есауленко. Завязался разговор. Узнав, что Катя едет в Кисловодск, Гриша Сивков обрадовался.
- Да ведь и я там скоро буду! Обязательно вырвусь на пару дней…
…В Кисловодске они встретились, познакомились ближе. Два дня гуляли вместе по парку, по окрестностям. Оказалось, оба любят математику. Катя, бывшая студентка мехмата МГУ, сразу решила задачу, над которой долго и безуспешно бился Гриша. Спустя два дня он улетел, пообещал Кате:
- Буду писать тебе. Каждый день. Станешь отвечать?
- Посмотрим, - уклончиво ответила она, но, увидев на лице его разочарование, добавила: - Буду. Изредка…
…В одном из писем Гриша попросил Катю как-нибудь пролететь над его аэродромом после первого вылета на задание. Он будет сигналить ей карманным фонариком. Смущаясь, Катя рассказала об этой его просьбе своему командиру Марине Чечневой. Марина ответила:
- Пиши своему штурмовику, что пролетим над ним в следующий понедельник, если будет летная погода.
Но в следующий понедельник боевая работа началась позже обычного, и Катя волновалась, будет ли ждать ее Гриша в три часа ночи… Вот и аэродром впереди. Снизившись, Марина перешла на бреющий полет. Обе искали огонек фонарика. И вот - увидели.
- Ну, Катя, сейчас мы испортим колесами его прическу!
Марина помигала бортовыми огнями, снизилась до нескольких метров, и Катя увидела мигающий огонек совсем близко. Почти у самого самолета промелькнула темная фигура.
- Гриша! Здравствуй! - крикнула Катя. [259]
…После войны Гриша Сивков нашел Катю. На его груди были две Золотые Звезды Героя Советского Союза и одна у Кати. С авиацией он не расстался. И с Катей Рябовой тоже.
* * *
Вспоминает Руфина Гашева:
«…Тонкая талия плотно перетянута широким армейским ремнем. Белоснежный подворотничок, как ожерелье, охватывает девичью шею. Мягкие каштановые волосы, нежное лицо, будто тронутое легким загаром… Красивая она была, наша Ольга, командир эскадрильи гвардии капитан Санфирова.
Многим в полку Леля казалась слишком уж требовательной, даже придирчивой. Но это потому, что она любила порядок во всем - в полетах, во внешнем виде, даже в мыслях. С подчиненными была всегда ровной, вежливой и внимательной. Я не помню, чтобы она накричала на кого-нибудь, позволили себе грубость. Правда, один раз она меня здорово отругала…
В одном из полетов на Новороссийск у нас зависла кассета с зажигательными ампулами. Как мы ни старались, кассета не срывалась. Тогда я решила вылезть на крыло и вытолкнуть ее руками. "Не смей!", - сказала Ольга. Но я не послушалась, вылезла. Ведь при посадке кассета могла сорваться и самолет загорелся бы. Леле ничего не оставалось делать, как держать самолет в горизонтальном полете. Я подползла к передней кромке крыла, одной рукой ухватилась за расчалку, а другой стала толкать кассету. Она никак не поддавалась, сидела в замке намертво. Устала я, руки онемели. Пеняла, что не сбросить ее. Нужно перебираться в кабину, а сил нет. Еще немного и я соскользну с крыла. Леля начала уговаривать меня ласково-ласково: "Руфочка, милая, подтянись немного". Кое-как я добралась до ее кабины и повисла - не могу дальше. "Ну-ну, дорогая, еще чуть-чуть", - уговаривает Леля. Докарабкалась я до своей кабины, перевалилась на сиденье. И вот тут Леля обрушилась на меня: "Бестолковая! Сумасшедшая! Ты же могла упасть! Как бы я объяснила, где мой штурман?" На земле она доложила обо всем Бершанской, и мне опять попало…