«Пришли новые правила оформления».
Яна стоит у плиты, караулит картошку с котлетами.
«Ни хрена себе! – она откликается восхищенно. – Вот это я понимаю: не ты – ему, а он – тебе. И что?»
«Сказал: не телефонный разговор. Мол, надо подъехать».
«Ну? – она выключает газовую горелку. – А ты?»
До таможни я добралась к обеду.
«Войдите, – Кузьминский сидел за столом. – Вот, сделал для вас ксерокс. Пункт 39 и 40».
Я листаю страницы. Цифры, которые он назвал, похожи на температуру. Еще один пункт, и градусник зашкалит. Просматриваю мельком: на мой взгляд, ничего существенного. Мог бросить и по факсу. Но – все-таки попросил приехать…
«Спасибо. Завтра же приведу в соответствие».
В соответствие. Это слово я записываю для памяти. Закрываю блокнот. Делаю вид, будто хочу подняться.
«Звонил вашему шефу. Пару раз… – Похоже, мой обманный маневр сработал. – У меня сложилось впечатление, будто бы он меня избегает…»
«Ну что вы! – в моем голосе недоуменная искренность. – У Евгения Фридриховича куча дурацких дел. Позвонили бы мне…»
Кузьминский морщится едва заметно.
«Мы с женой… – он дергает асимметричным лицом. – Короче говоря, строимся. Взяли участок. Собственно, строительство уже заканчивается. Нужна мебель. Я прикинул, сравнил цены. Ваши самые приемлемые. У других производителей – минимум от 3000. – Он достает наши таможенные документы. С нашими таможенными ценами : 500 долларов за комплект – диван и два кресла. – Пару комплектов я бы потянул ».
«Какой предпочитаете цвет?» – я улыбаюсь, достаю блокнот. Пришла пора отработать мешочек . Я готова.
«Ну… Что-нибудь не очень маркое. Коричневатый. Хотя… Натуральная кожа , – Кузьминский выделяет голосом, – не сильно пачкается. Или бежеватый…» – вынимает бумажник. Отсчитывает 1000 долларов. Протягивает мне. Все – честь по чести. Как на Западе: сделка, соответствующая официальным документам.
Если вынести за скобки сущие мелочи: по таможенным документам дорогая финская кожа проходит как дешевый флок.
«Блин горелый! Вот это я понимаю, – Яна вертит головой. – А ты: интеллигент, интеллигент… Короче, – она подводит промежуточные итоги. – Интеллигент – потому что работает головой. Работник умственного труда. Точно по Ленину: с одной стороны, в шляпе, с другой – полное говно».
«Не преувеличивай, – я защищаю устало. – Был бы полное, запросил бы больше».
«Ничего, – Яна обнадеживает. – Еще запросит…»
«Вряд ли… – моему голосу не хватает уверенности. – У него что – десять дач? И вообще… Фридрих же ему предлагал. За так ».
«Не-е, – она тянет. – За так – это зависимость. А тут… Мало ли что случится. А он: не видел, не бывал, не привлекался».
Яна трет глаза. Под глазами серые тени.
«Может, куда-нибудь съездишь? Развеешься, – я меняю тему. Мне неприятно обсуждать Кузьминского. В сущности, он – мой проигрыш. – Ну, например, в Москву… Возьми детей. Например, на весенних каникулах».
«Поздно, – Яна встает. – Каникулы уже прошли».
«Прошли?! Господи, а я и не заметила».
Она оборачивается от двери:
«Значит, ты – плохой отец. Ну? – Стоит, покачиваясь: с пятки на носок, с носка – на пятку. – И где же его денежки?»
«Денежки? – я вздрагиваю. – Чьи?»
Деньги, доставленные в сумке, заперты в сейфе. Они – наше спасение. Деньги. Никакая не красота.
«Ну, этого. Твоего Кузьминского. Которые заплатил за диваны».
«Как где? – я не понимаю вопроса. – Отдала Фридриху».
«Ну и дура. Для Фридриха 1000 баксов – тьфу! При его-то масштабах. А для нас – ого!»
«С ума сошла…» – я отвечаю слабым голосом.
«А что? Сказала бы: “Кузьминский хочет два комплекта”. – С носка на пятку. – Просто хочет ». – С пятки на носок.
«Перестань, – я прошу. – Не надо так… качаться».
Мне Фридрих бы поверил. У меня безупречная репутация.
«Тебе он бы точно поверил. А мы на эти денежки…» – она заводит глаза.
«А если бы?..» – мои пальцы тянутся к горлу, нащупывают бусины. Катают, мнут…
«Да ни в жизнь! – она говорит уверенно. – Как ты себе представляешь? Явится и прямо с порога: ну что, получили мои честные денежки?.. Эх! – машет рукой, оглядывает обшарпанные стены. – Купили бы нормальную стиралку. Достало мучиться с “Малюткой”! Выжать, прополоскать, снова выжать – руки отваливаются, – Яна шевелит натруженными пальцами. – А эти… Полный цикл. Стирка, полоскание, о́тжим. Воет, как самолет… Ужас! – она рассказывает с восторгом. – А еще кухонные плиты. С автоматическим по́джигом… Раз, два. По-во-рачиваешь. Одновременно нажимаешь на кнопку. Вспыхивает!»
Запах газа.
«Я уж молчу про квартиру…» – Яна смотрит в окно.
Я слышу хруст. Падают, падают… Бьются о́б пол, как градины. Градины – крадены…
Мы ныряем под стол. Ползаем, шарим руками. Наши мысли тычутся друг в друга, как слепые щенки. Слишком маленькая кухня, чтобы они могли разминуться: 1000 долларов. По нынешним ценам – однокомнатная. Две наши плюс одна однокомнатная. Продать и купить отличную трехкомнатную. В центре. И, главное никто бы не узнал…
Яна считает бусины:
«Не помнишь, сколько их было?»
Я распахиваю форточку, вдыхаю холодный воздух. Там, внизу – визг тормозов. Под окном разворачивается большая черная машина. Помигав красноватыми огнями, съезжает со двора.
«Можно подумать, я их считала».
Моя рука помнит только одну. Самую крупную. Ту, что посредине. Теперь мне не за что зацепиться.
«Слушай, – Яна предлагает. – А давай сложим и сравним».
Мы выбираем из общей кучки. Сначала самые мелкие, потом те, что покрупнее. Последовательно, шаг за шагом, как два пешехода, идущие из пункта А в пункт В. Место встречи – пункт С, но до него еще надо добраться.
Все бусины на месте. Пропала только одна. Самая крупная.
«Черт! Точно закатилась, – Яна берется за веник, шевелит под плитой: сухая корка, старая сморщенная тряпка. Только не она, самая крупная бусина. Без нее цепочки встретятся, но не сомкнутся. – Всё, – она тычет веником. – Под стол не пролезть. Ладно, нанижешь без нее. Ерунда, никто не заметит».
Никто. Кроме меня.
Я должна была ей позвонить. Этой училке, матери Сергея Николаевича. Попытаться успокоить. Сказать: деньги нашлись. Деньги – половина дела. Если нашлись, значит на ее сына в любом случае не повесят . Но я не сделала этого. Боялась, что она задаст главный вопрос : «Его… убили?» На это у меня нет ответа. Что я могла ей ответить? «В принципе, могли».
Мой будущий ученик
Я думала, она продиктует номер мобильного. Но мать Максима сказала:
– Они просят, чтобы вы зашли сегодня же. У них тоже сын. Ваня. Иван.
– Конечно, Галина Дмитриевна. Обязательно. Спасибо.
Она стоит в прихожей, дожидаясь, пока я разденусь.
– Очень милые люди. Особенно она. Ольга Владимировна… Очень милая.
Силуэт Максима маячит в дверях. Я киваю, стараясь не выказать нетерпения: ее слова – лишняя информация. К тому же не вполне достоверная. Женам богатых пристали другие эпитеты: красивая, эффектная, любезная. Куда больше меня занимает прагматическое соображение: два урока в одной парадной – удобно, если совпадет расписание. Что вряд ли получится. У этих детей жизнь расписана по часам.
До части «С» мы так и не добрались. Выяснилось, что у моего ученика проблема с частями речи. Эту тему они повторяли в классе: самостоятельные и служебные. Школьная русичка устроила проверочную контрольную. Результат – восемь ошибок.
– Да пишу-то я правильно, – Максим оправдывался смущенно. – Только когда выбираю. Из текста… Особенно эти… Частицы.
Частицы – трудное задание. Как правило, они уточняют смысл сказанного, но могут и исказить. Сдвинуть с насиженного места, на котором каждое слово имеет неизменное значение. Когда-то, в помощь слабым, я придумала песенку. В нее вошли только самые основные, те, что в федеральных вариантах встречаются особенно часто:
Не – ни.
Даже лишь то…
Бы ли же.
Разве? Неужели?
Вовсе не!
Пусть!
Следуя за знаками препинания, я положила ее на простенькую мелодию: та-а – та-а, та-та-та-та… Последнее та сопровождается коротким жестом: отмахнуться, как от надоедливой мухи.
– Здорово! Это вы придумали?!
Чтобы закрепить материал, мы спели хором.
В сущности, это не имеет значения. Но что-то меня беспокоит. Не могу понять что?..
– Скажите, вы знакомы с мальчиком, который живет под вами?
Вообще говоря, такие вопросы – не в моих правилах: прислуга не должна обсуждать хозяев. Но хоровое пение сближает.
– С Ванькой? – Мне показалось, он насторожился. – Ну… Так… Не то чтобы… Ботаник . А что?
– Откуда они узнали, что я готовлю вас к ЕГЭ?
– Ну, я сказал. Разве – тайна? – Он смотрит с вызовом. – Иду, а он говорит с охранником. Что это, говорит, за тетка? В смысле, – ученик спохватывается, – женщина? А охранник молчит. Как пень. А потом говорит: какая женщина? А Ванька… В общем, я понял. Говорю: моя учительница. По русскому ЕГЭ.