Уже отыскали твой последний приют,
Враг, один из многих, хорошо знающий, как
Светится твое сердце
В настороженной тьме, выбиваясь из шлюзов своих и пустот,
Выбьет засовы молний, замкнет солнце,
Нырнет, выкарабкается у затемненных порогов твоих,
Отжигая всех рыцарей верных, покуда из мрака
Тот, один, возлюбленный меньше других,
Не проступит последним Самсоном твоего зодиака.
Где прял я воды твоих скул
Где прял я воды твоих скул,
Мне призрак высохший предстал,
Бельмом глядит мертвяк;
Где меж твоих плескались скал
Наяды, суховей прошел
Сквозь соль, и ствол, и свиль.
Где в лентах струй твой утопал
Зеленый бант, туда пришел
Зеленых тайн стригаль;
Секатор смазал, нож раскрыл,
Он отсечет верховья русл,
Плоды низложит в гниль.
Незрим, твоих разливов взбег
Иссох на вдовьих мхах; и сух
Любви чертополох;
Детей там тени вьются вкруг
Твоих камней, их плач заглох
В дельфиновых морях.
Так не смежай иссохших век,
Пока морской волшбы челнок
То вниз скользит, то вверх;
Будут кораллы в простынях
И гады вод, покуда дух
Не обратится в прах.
Всё, всё и вся
1
Всё, всё и вся ведут сухие звезды,
Платформу льда, твердь океана,
Всю эту нефть, всю магму бездны.
Леса весны, побег отвесный —
Вспять в землю, возрождающую денно
На колесе огня селенья пепла.
Ты как там, плоть моя, нагой напарник,
Морское вымя, завтрашняя сперма,
Червь в черепе и то бесспорней
Всего и вся, друг трупов склизкий,
Тощ, точно грех, запенясь скверной,
Всю плоть ведут сухие звезды.
2
Не бойся мировой страды, мой смертник,
Не так страшна химическая кровь,
Ни сердца металлический намордник.
Ни топот ног, ни семя в обмолоте —
Взведи курок и брачный серп направь,
Доверься камню и кувалде.
Наперсник плоти, черепа каверной
В плотине плоти распознай порок,
Тюрьму для серповидящего врана.
Не бойся, моя кость, рычаг шарнирный,
Винтов, что обернут твой глас и зрак
К любви, гонимой смертью необорной.
3
Сухие звезды сводят вся и всех,
Тень с тенью, лоно с женихом,
Бесформен поколений прах.
Рубашка плода, первый крик,
В моей крови машинный шум
Спрямляют звезд летальный круг.
Цвети, разнопородный сплав,
Зенита свет, побег двойной,
Ты пламя зренья, плоти взрыв.
Гнездо, могила, крови медь,
Фонтаном нефть, морской прибой,
Цвети над ними днесь и впредь,
Всё, всё и вся.
Мой герой на руке своей оголяет нерв
Мой герой на руке своей оголяет нерв,
Правящий моей пястью,
Распаковывает мозг, в кошмарах снов
Пугающий смертью
Мой позвоночный столб, чей несгибаем нрав.
Эти бедные нервы, вживленные в кость,
Так болят на лишенной любви странице,
Которую я исчеркиваю вкривь и вкось,
Силясь словами любовного голода докричаться
И внушить ей свою несытую страсть.
Мой герой сдирает с меня семь шкур
И видит сердца своего биенье:
Венеры наготу, брег плоти, крови ветр;
Присвоив моих чресл упованья,
Он обещает тайный жар.
Он держит голых нервов жгут,
Превознося смертельный промах
Рождения и смерти (шнырь и шкет)
И голода-царя в его хоромах;
Он тянет цепь, бадья ползет.
Штыпель Аркадий Моисеевич родился в 1944 году в Самаркандской области. Детство и юность провел в Днепропетровске. Окончил физический факультет Днепропетровского университета. Писал стихи на русском и украинском языках.
Переменил множество профессий. Публикуется с 1989 года, автор двух книг стихов.
Из переводных публикаций: избранные сонеты Уильяма Шекспира (“Арион”, 2005, № 1; сб. “Уильям Шекспир в переводах русских поэтов”, 2000, 2005); стихи украинского поэта Мыколы Винграновского (1936 — 2004) (“Арион”, 2003, № 1). С 1968 года живет в Москве.
Владимир Березин. Превращение Воннегута; Олег Ермаков. Ортодокс бунтующий; Александр Карасёв. Завещание поручика Куприна; Сергей Солоух. Рейдерский захват минувших дней и старины глубокой
Березин Владимир Сергеевич родился в 1966 году. Закончил Московский университет. Печатался в журналах «Новый мир», «Знамя», «Октябрь» и др. Живет в Москве.
Владимир Березин
sub * /sub
Превращение Воннегута
Переводные книги живут особой жизнью — границы состоят не только из контрольно-следовой полосы, но и из тысяч человеческих привычек.
Есть знаменитая цитата из «Записных книжек» Сергея Довлатова, которую часто повторяют уже без ссылок на оригинал (да и сам текст суммирует устную традицию):
«Когда-то я был секретарем Веры Пановой. Однажды Вера Федоровна спросила:
— У кого, по-вашему, самый лучший русский язык?
Наверно, я должен был ответить — у вас. Но я сказал:
— У Риты Ковалевой.
— Что за Ковалева?
— Райт.
— Переводчица Фолкнера, что ли?
— Фолкнера, Сэлинджера, Воннегута.
— Значит, Воннегут звучит по-русски лучше, чем Федин?
— Без всякого сомнения.
Панова задумалась и говорит:
— Как это страшно!..
Кстати, с Гором Видалом, если не ошибаюсь, произошла такая история. Он был в Москве. Москвичи стали расспрашивать гостя о Воннегуте. Восхищались его романами. Гор Видал заметил:
— Романы Курта страшно проигрывают в оригинале...» [1] .
Потом от этой цитаты оторвался кусок, вся она перелицевалась, и вышло наконец, что Рита Райт-Ковалева — лучший американский писатель; и отдельно: Воннегут в оригинале несколько хуже.
История, рассказанная Довлатовым, очень хороша, она хороша как религиозная притча — хотя бы тем, что порождает смыслы. Каждый выкусывает из нее свое: одни то, что Воннегут дутая величина, другие — игру Довлатова со своей работодательницей, которой он хочет скрытым образом нахамить. Третьи видят здесь повод объяснить мотивацию Видала: представитель литературного истеблишмента Восточного берега, для которого люди типа Воннегута были страшным пугалом, говоря о «выигрышных переводах», просто пользуется поводом пнуть литературного врага.
Другим видится выглядывающий из этой истории призрак Райт-Ковалевой, да и обстоятельства перевода — тоже деталь немаловажная.
Недаром некоторые современные переводчики высказываются в том смысле, что Воннегута надо перевести заново, поскольку ему с переводчиками в России не везло: сначала мы читали не его, а слишком хорошего переводчика, потом, в девяностых, пришли другие, неквалифицированные переводчики... Отсюда, наряду с традиционным уважением к Райт-Ковалевой (а ее работы — часть русской культуры нескольких поколений), и желание сбросить ее с парохода современности да и перевести Воннегута наново.
Мне аргументы ниспровергателей не кажутся убедительными, но я человек сторонний. Каждый в чем-то прав в этих бесконечных дискуссиях, но (скажу шепотом) я не встречал более нетерпимых и злопамятных спорщиков, чем переводчики. Одни ругались громко, с ходу обвиняя оппонентов в невежестве, другие шипели, третьи поджимали губы, но было понятно, что ночью нальют яду в ухо не задумываясь. Я, как человек, довольно много читающий мемуары, вижу, например, насколько разнятся распри между писателями и распри между художниками. Например, советские писатели, ругаясь, обвиняли друг друга в политических преступлениях и почти никогда — в бездарности. Художники, наоборот, чаще всего именовали противников бездарными мазилами, а политические обвинения шли только на закуску.