– Ну, они, когда нас отсылают из дома и остаются вдвоём – значит мирятся. Так что никакого развода, слава богу. Папа теперь всегда дома, и я, если честно, рада. А все, что в тот раз высказала… это просто алкоголь и обида, наверное. За маму, за нас, – немного смущенно признается она, а у меня внутри начинает гореть. Так гореть, что дышать не могу от ярости и боли.
Первая мысль – послать Долгова без объяснений и больше никогда, ни единого раза не позволить ни то, что прикоснуться, а даже пересечься взглядом! Но, попрощавшись с Олькой, понимаю, что сгорю заживо, если не выплесну все, что у меня кипит в душе.
В конце концов, сколько можно убегать? Глупо это, по-детски, да и бессмысленно. Все равно поговорить придется.
В наш дом врываюсь, горя одним желанием – врезать этому козлу по роже и высказать все, что я о нем думаю.
Долгов встречает меня своей фирменной, бл*дской улыбочкой и хлебосольными объятиями.
– Не смей меня трогать! – выставив руку, цежу дрожащим от бешенства голосом. В ответ получаю изогнутую бровь и недоумение.
– У нас внезапный ПМС или так… очередная шиза накрыла? – спрашивает он насмешливо, доводя меня до точки кипения.
– Пошел ты в жопу со своими шуточками. Я всё знаю!
– Да? А «всё» – это что, если не секрет? – продолжает он насмехаться.
– Ты – омерзительный козёл! -выплевываю не в силах себя сдерживать.
– Очень информативно, Настюш.
– Никакая я тебе не «Настюша»! Между нами всё кончено! Можешь устраивать со своей женушкой примирительные вечера, трахаться с ней, сколько душе угодно, но я больше в этом дерьме не участвую!
– Это все претензии? – спокойно уточняет он.
– А, по-твоему, этого мало? Мне Оля всё рассказала! – не знаю, зачем я прибавляю это в конце. Звучит до ужаса по-детски, но его долбанная невозмутимость меня просто убивает, как и последовавший ответ.
– Не знал, что моя дочь держала свечку.
– Хочешь сказать, ты свою жену не трахал?
– Ну… как бы у нас двое детей, – напоминает он, вовсю веселясь, а меня это просто добивает.
– Да пошёл ты! – психанув, кидаю в него первое, что попадается под руку и разворачиваюсь, чтобы уйти, но он, увернувшись от моего снаряда, тут же перехватывает.
– Насть, прекращай цирк.
– Цирк? – со злым смешком сбрасываю его руку. – То есть не было никакого «примирительного ужина», вы не отправляли детей к бабушкам и не трахались все эти чёртовы пять месяцев?
– Ну почему же? – возражает он все в той же манере, словно говорит с психбольной. – И ужин был, и детей отправляли, и оттрахали друг другу мозги по-полной. Такой вот примирительный ужин и светская беседа про развод. И да, все эти «чёртовы пять месяцев» я трахаю исключительно тебя. Хочешь верь, хочешь – нет.
Я не знаю, что сказать. Эмоции как-то разом утихают, и я чувствую себя такой глупой в своей неприкрытой ревности, что становится до невозможности стыдно. Но все же не могу не спросить.
– Значит, ты подал на развод?
– Еще нет, но документы уже готовятся.
– Хорошо. Апрель не за горами. Не разведешься – я уйду, – напоминаю я, на что он весело усмехается.
– Не сомневаюсь.
– Думаешь, я шучу?
– Думаю, ты липкая после секса. Меня это заводит, – понижает он голос до проникновенного шепота и скользнув рукой мне под юбку, касается меня между ног. – Хочу тебя.
Прежде, чем успеваю что-то ответить, он закрывает мне рот поцелуем, и все сомнения, возражения и страхи тонут в пучине нашего голода и тоски.
Через несколько часов утомленные, но сытые мы лежим в обнимку и тихо обсуждаем все произошедшее за этот месяц. Я рассказываю о своём заточении, Серёжа о своих делах, о разговоре с Ларисой. На мой вопрос «имеет ли он к аварии какое-то отношение!». Получаю твердое «нет».
Верю ли? Наверное. Но лишь потому, что мне так легче. Не хочу думать, что меня обнимает мужчина, который покушался на жизнь моей матери. Никогда не смогу этого простить.
На волне этих мыслей прошу моего нового охранника, позвонить ей и сказать, что я с девочками отмечаю свое возвращение.
Мама, естественно, недовольна. Напоминает про запущенную учёбу, грозиться снова посадить под домашний арест, если я не исправлю оценки.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Приходиться нам с Гридасом изворачиваться ужом. К счастью, мама верит ему и сменяет гнев на милость. Закончив разговор, облегченно выдыхаю.
У нас с Долговым впереди вся ночь, и это по-настоящему окрыляет. Я так соскучилась, что несмотря на уже довольно ощутимый дискомфорт между ног, хочу моего мужчину снова и снова. Меня сводит с ума тяжесть его тела, его глубокие, размеренные толчки во мне, хриплые стоны и чувственный шёпот. Однако сейчас это все не про похоть и грязные желания, а про что-то такое, не имеющее к телесному никакого отношения. Мы просто пытаемся быть ближе на всех доступных для мужчины и женщины уровнях.
Чуть позже кое- как отрываемся друг от друга и решаем общими силами приготовить ужин. Помощница из меня так себе, Сережа то и дело подтрунивает, но терпеливо объясняет азы кулинарии, я же делаю мысленную пометку пойти на какие-нибудь курсы и научится, наконец, готовить.
За ужином рассказываю про Шумилину. Долгов обещает разобраться. Не скажу, что меня это успокаивает, но все же немного притупляет страх и волнение.
– Кстати, ты ничего не сказал про мой подарок, – вспоминаю, наткнувшись взглядом на свой автопортрет в стиле ню. И хотя мне неловко, все же любопытство пересиливает смущение.
– А что тут говорить? Все ладони стер, – демонстрирует он свои мозоли от турника и штанги.
– Извращюга, – залившись краской, бросаю в него салфетку. Серёжа, увернувшись, смеется.
– Зато объективно. Стоит – значит нравится. А все эти «красиво» – субъективный п*здеж ни о чем.
– С каких это пор вы стали экспертом, Сергей Эльдарович? -дразню его, вспоминая, как он уверял, что абсолютно ничего не смыслит в живописи.
– С тех пор, Анастасия Андреевна, как стал меценатом такого произведения искусства, как вы, – выдаёт он с апломбом, а я, покраснев, не знаю, что сказать. Просто отвожу взгляд и качаю головой, пытаясь скрыть довольную улыбку.
– Послезавтра я уеду, Настюш, – объявляет Серёжа под конец ужина. -У меня кое-какие дела заграницей, потом в Москве. Меня не будет где-то две недели.
– Две недели? – смотрю на него во все глаза.
Сказать, что я расстроена – не сказать ничего. Не успели воссоединится – и снова расстаемся.
–Да, к сожалению, эти вопросы быстро не решаются, а мне нужно их решить, пока у меня есть такая возможность.
– Хорошо, я понимаю, – расстроенно киваю, отставляя от себя тарелку. Сережа заверяет, что каждый день будет звонить Гридасику, и что я могу по всем вопросам обращаться к нему. Снова киваю и даже не спорю, когда он говорит, что по возвращению вплотную займётся моим переездом.
– Пообещай, что не будешь накручивать всякую херню, что бы ты там не услышала или тебе в голову не взбрело. Сначала позвони мне, и мы поговорим. – просит он напоследок, отчего у меня в груди расцветает что-то такое тёплое и нежное.
– Боишься меня потерять? – подразниваю с самодовольной улыбочкой.
– Скорее, что прибью ненароком.
– Значит, боишься, – продолжаю гнуть свою линию, на что он ухмыляется и целует меня с языком, заводя с пол-оборота. Однако, зайти дальше поцелуя не получается: нас прерывает телефонный звонок.
Пока Серёжа разговаривает, я успеваю убрать со стола, а после, послонявшись из комнаты в комнату, решаю подготовить физику на завтра. Ещё один неуд мне совершенно ни к чему.
Я успеваю прочитать всего лишь треть новой темы, когда Серёжа заканчивает разговор.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
– Пойдем, голенькими полежим, пообнимаемся? – скользнув рукой в отворот халата, обжигает он шею горячим шепотом, отчего по коже пробегает табун мурашек, а между ног так сладко сжимается, что невольно перехватывает дыхание. Прикрываю на мгновение глаза, наслаждаясь неспешной лаской, но тут же напоминаю себе, что мама сдерет с меня три шкуры, если я не исправлю неуд.