Читать интересную книгу Траян. Золотой рассвет - Михаил Ишков

Лазеек было много — отправиться, например, в путешествие, то есть в добровольное необременительное изгнание, затаиться, как поступили многие из его коллег, на пригородной вилле, окружить себя дюжими молодцами и дождаться лучших времен, — однако лучшим решением ему представилась попытка занять какую‑нибудь престижную, общественно значимую должность. Это был достойный и, главное, перспективный выбор.

Регул воспарил, размечтался.

Лучше всего получить консульские полномочия. Откажут в консульстве, можно согласиться на преторство. Не повезет с преторством, пусть назначат главой пожарной службы или смотрителем за распределением воды, поступающей по общественным акведукам. Сект Фронтин, нынешний распорядитель, совсем одряхлел, пора и на покой. Неплохо, если власть поручит ему попечительство над детскими домами, в которых за счет государства содержались брошенные дети. Это была почетная и выгодная во всех отношениях должность. В этом случае посягательство на честь или саму жизнь Марка Аквилия Регула могло быть приравнено к государственному преступлению, что само по себе надежно оградило бы его от всяких отбросов. Но как этого добиться, если цезарь и слышать не хотел о вручении Регулу какого‑либо магистрата?

На нужную мысль его натолкнул успех, выпавший на долю такого негодяя и ничтожества как Плиний Младший. В прошлом году этот лизоблюд стал консулом, а теперь его отправили наместником в Вифинию. По случаю назначения на должность и по праву обычая он прочитал в сенате панегирик в честь цезаря, и, пожалуйста, — выдержки из этой тухлой и невнятной речи до сих пор цитируют в гостиных.

Отчего не вывернуть поступок пронырливого Плиния наизнанку? Если цезарь не откликается на его призывы, его следует принудить к этому. Однажды, во время восшествия на престол, ему удалось отвести нависшую во время расправы над доносчиками угрозу. Почему бы вновь не воспользоваться тем же приемом? Обойдем испанца с флангов, поймаем на слове. Траян твердит о справедливости? Замечательно. Вот пусть и вознаградит претендента за возвеличивающий цезаря документ. Итак, сначала панегирик, затем всплеск всеобщего интереса, восхищение публики, далее настойчивые требования достойной награды для автора и, наконец, вынужденная уступка властей.

Марк Аквилий горячо взялся за дело, тем более что ни выбора, ни времени у него не оставалось — весной будущего года предстояла новая кампания против даков. Никто не сомневался, что Траян вновь добьется успеха, тогда к этому, овеянному военной славой приблудному испанцу вообще не подступиться.

Следующий звонок прозвучал в начале зимы, когда император и его ближайшее окружение усиленно занимались разработкой планов кампании будущего года, а общество с нетерпением ожидало дальнейших успехов в Дакии и возрождения славы Рима. Регул ясно осознал, что общество отвернулось от него, даже те коллеги, кто входил в сенатскую оппозицию, старались поменьше общаться с ним. Ясно, что это было сделано по наущению их главы Кальпурния Красса. Эта осмелевшая мразь никогда не мог простить Регулу донос и убийство его родственника, претора Красса Фругия. Теперь Красс, осмелев от бездействия властей, обнаглел настолько, что смеет в открытую науськивать своих сторонников против Регула.

Раздражали также успехи Ларция Корнелия Лонга и подобных ему выскочек, ухитрившихся угодить новой власти. Давно ли этот жалкий калека вот здесь, в его волшебном парке, вымаливал у него прощение, просил руку племянницы? Теперь он считает себя богачом, пускает пыль в глаза количеством рабов, сопровождающих его во время прогулок по Риму, завел привычку посещать званые вечера, которые устраивает императрица, установил в атриуме колонны зеленого мрамора, чем вызвал интерес в высшем обществе. Одним словом, ведет себя нагло. Забыл, наверное, что за ним числится крупный должок.

Слезы выступали, когда сенатор вспоминал о былом могуществе, однако Регулу хватило душевных сил унять раздражение и на время забыть, что эта продажная Волусия до сих пор не удосужилась написать отказное письмо. От ничтожеств не дождешься благодарности, а ведь кто, как не дядя устроил ее свадьбу. Ларций тоже не выполнил своих обязательств, касавшихся его дома на Целии. Наверное, забыл, что никто иной, как его дядюшка, упомянул имя калеки в сенате. Не с этого ли момента началось его возвышение?

Всю осень и зиму, везде, где бы он ни побывал, Регул как бы между прочим сообщал, что пишет развернутую здравицу, посвященную уже достигнутым победам и предстоящим свершениям цезаря. Скромно признавался, на этот раз речь удалась ему как никогда. Совершенство формы следует признать бесспорным, подбор сравнений превосходным, при этом текст отличается редчайшим благозвучием и блистательными находками, такими, например, как сравнение императора с птицей Фениксом, возродившимся во славу Рима. Ничто, написанное до сего дня Катоном, Цицероном, Квинтилианом или этим нынешним… как его, Дионом Златоустом, не может сравниться с этой речью. Публика должна обязательно услышать ее, прочитать, выучить наизусть, затем цитировать. Далее Регул вставлял удачную шутку. Усмехаясь, добавлял — для того чтобы каждый гражданин мог испытать подобное наслаждение, императору необходимо совершить самую малость — назначить Регула консулом.

Скоро сенатор с тревогой убедился, что все его потуги ничего, кроме скуки и насмешек за его спиной не вызывали. Чем ближе подступал Новый год, а с ним и дата назначения высших должностных лиц, тем чаще Регул с обидой замечал, что те же самые люди, которые ранее внимательно прислушивались к его словам, теперь выказывали откровенное равнодушие, а порой и пренебрежение к его труду. Удивляло, что прежние поклонники, ссылаясь на нехватку времени, а то на занятость делами, вовсе не торопились ознакомиться с отрывками из его благодарственной речи. Даже клиенты и вольноотпущенники тайком зевали на прослушивании.

Это было так неожиданно!

Регул начал терять уверенность, пытался отыскать причину подобного пренебрежения. Наконец догадался — это происки врагов. Эта мысль окончательно сразила его — римляне перестали опасаться его гнева?

Не меньшее изумление испытал и Ларций Корнелий Лонг, когда однажды к нему в дом явился Траян и попросил представить раба по имени Лупа, которого префект привез из Дакии.

Этот визит состоялся спустя неделю после того, как Лонг с супругой и ее теткой были приглашены во дворец на ужин, посвященный дню рождения императрицы. Мероприятию по настоянию именинницы был придан частный характер, и на симпозиуме собрался узкий круг гостей, только друзья и соратники Траяна и его супруги. После поздравительного слова, которое произнес известный в Риме ритор и наставник императора в области философии Дион Златоуст, цезарь, сославшись на крайнюю занятость, оставил зал. Уходя, коротко ответил на вопросительный взгляд племянника Элия Адриана — не нужен. То же заявил и Ларцию. Когда двери за цезарем закрылись, племянник императора и префект гвардейской конницы невольно переглянулись. Во взгляде Элия читалась откровенная обида, Ларций же сумел остаться равнодушным. Вслед за Траяном начали исчезать и высокопоставленные офицеры штаба. Скоро в зале из мужчин остались только Златоуст, Лонг и Адриан, который, не стесняясь, всем своим видом показывал, что оскорблен подобным к себе отношением. Женская компания скоро наскучила ему, и он, испросив разрешение у тетки предложил Ларцию прогуляться по дворцу. Префект, обменявшись взглядами с женой, согласился.

Ларций никогда не был близок с Элием Адрианом. Наоборот, императорский племянник откровенно раздражал его. В своем отношении к «молокососу» и «щенку», как его называли окружавшие императора, закаленные в боях военачальники, он был не одинок. Исключая второго опекуна Элия, всадника Ацилия Аттиана, имевшего серьезное влияние на императора, высшие офицеры и сановники, прежде всего, покровитель Ларция Лонгин, откровенно недолюбливали и третировали Адриана. Императору было не по душе увлечение воспитанника всем греческим, его военачальники открыто смеялись над такой странной для римлянина привязанностью. Аполлодор высмеивал претензии Адриана в области архитектуры, его желание построить в Риме какое‑нибудь дерзкое до оторопи, незабываемо — эпохальное сооружение. Известный строитель гневно осуждал и при любой возможности высмеивал дилетантскую, по его мнению, критику всеми признанных архитектурных образцов, которую с таким апломбом высказывал молокосос. Диону Златоусту претили его стихи на греческом, претенциозные по форме и «глупые» (как выражался философ) по существу. Отцов — сенаторов настораживало увлечение императорского воспитанника игрой на цитре и рисованием. Старый Фронтин по этому поводу обмолвился — Нерон тоже начинал с рисования…