– Вот. Образок мне когда-то подарил отец. Когда-то, когда мы с ним еще были дружны, и он не заподозрил меня в намерении посягнуть на его трон. Возьми, рыцарь! Образ Богоматери – наш общий священный символ, и я верую, что Она поможет нам в нашем деле. Это простое серебро, без драгоценных камней, без позолоты. Так что это не плата, а просто дружеский дар. Спасибо, мессир Луи! Ну и раз уж так получилось, сообщаю главное: мы пробудем здесь три дня – быстрее не удастся залатать обтрепанные бурей корабли, да и гарнизон надобно привести в порядок и установить правила выплаты дани, и все прочее, чем заниматься скучно, но нужно. Завтра будет хлопотный день, а послезавтра приглашаю вас, мессир Луи, и вас, мессир Анри, на свою свадьбу! Я был намерен обвенчаться уже в Палестине, но раз приезд туда затягивается, хочу это сделать здесь. Хочу вас видеть вот в этом замке на моей свадьбе с ее высочеством Беренгарией Наваррской!
Глава пятая
Лагерь под Акрой
– О-о-о! Представляю себе, какое лицо было у графа Шампанского, когда он услыхал это! Ты ведь не успел сказать ему о том, что узнал в порту... Ну, о том, что к Ричарду еще в Мессине приехала его невеста?
– Да понимаешь... Не то чтобы так уж не успел. Не захотел успевать, вот это будет вернее. Ну а лицо... А знаешь, самое обычное лицо у него было. Он принял все это совершенно спокойно. Мне даже показалось, что его не так уж и удивило сообщение Ричарда. По крайней мере, не расстроило, я уверен. И на свадьбе он был ничуть не менее весел и доволен, чем все прочие. Кстати, я тебя понимаю – Беренгария просто чудо как хороша!
– Ах ты змей! Еще и трунишь надо мною!.. Скажи-ка лучше, что поделывала прекрасная рыжекудрая Алиса в то время, как вы все пили за счастье ее Ричарда и принцессы Наваррской? Думаю, Алисы не было за праздничным столом?
Этот разговор между новоявленным рыцарем Эдгаром Лионским и его молочным братом графом Луи Шато-Крайоном происходил на берегу небольшой мелководной речки, одной из тех, что омывали широкую равнину, раскинувшуюся позади древней Птолемиады. Молодые люди покинули шумный лагерь, где вновь прибывшие отряды англичан обживали шатры и заканчивали оборудовать укрепления, в то время как шумно встретившие их французы, которые и сами прибыли сюда недавно, старались дать новым товарищам побольше советов, а кое в чем и помочь им – все уже прослышали, какую страшную бурю пришлось выдержать кораблям короля Ричарда и какую великолепную победу одержал по дороге в Палестину Львиное Сердце. «Шутки ради создал новое королевство! – смеялись французы. – А что ему стоит!»
Посмотреть на подкрепление подходили и другие участники осады – генуэзцы, фламандцы, задиристые датчане. И у всех не сходило с уст имя Ричарда, хотя пару недель назад все они почти столь же радостно, но, может быть, менее бурно приветствовали Филиппа-Августа.
Встреча Луи и его молочного брата произошла в первый же день после прибытия англичан, однако за прошедшие шесть дней у них так и не было времени толком поговорить и обменяться подробными рассказами о своих приключениях – тот и другой почти сразу получили поручения от короля Франции. Луи сразу представил Филиппу-Августу своего молочного брата, само собой, умолчав, по какой причине тот оказался под стенами Акры, и не пояснив, что Эдгар Лионский, будучи сыном рыцаря, тем не менее вовсе не рыцарь... Филипп, впрочем, даже не удивился, отчего не слыхал никогда об Эдгаре и не стал ни о чем расспрашивать. Даже если кто-то из его свиты и нашептал ему, что именно друг графа Шато-Крайона привез в Мессину принцессу Беренгарию, французский король предпочел не выказывать до поры неудовольствия или гнева. Он попросту дал тому и другому рыцарям задания: несколько дней подряд они, взяв небольшие отряды конников, ездили на разведку вдоль крепостных стен, оценивая произведенные за последнее время разрушения. Год с лишним осады принес свои плоды: осадные башни, трижды рушившиеся на акрские бастионы, камни из метательных машин, – все это нарушило мощную и грозную неприступность крепости, тут и там виднелись обрушения, бреши в верхней части стен, рваные выбоины внизу – там, куда били окованные железом тараны. Филипп не случайно отправил разведчиками именно вновь прибывших – свежим глазом легче было оценить серьезность всех этих разрушений.
Иной раз, завидев дерзких разведчиков, защитники Акры принимались стрелять в них со стен, но те легко уходили от стрел, прикрывшись щитами и поспешно отъезжая на безопасное расстояние. Дважды на отряд Эдгара и один раз на отряд Луи нападали конные сарацины – едва французы отъезжали от лагеря, те совершали вылазки. Во всех трех случаях крестоносцы успешно отбивались. Впрочем, они старались лишь отразить первый удар, а далее полагались на быстроту своих коней, и те их не подводили.
И только спустя неделю, объехав пару раз весь город со стороны равнины, молодые люди получили возможность отдохнуть и наконец выбрались из лагеря не с отрядами воинов, а вдвоем, чтобы вволю побеседовать. В самом лагере было слишком людно и суетно.
С тех пор, как султан Салах-ад-Дин взял Иерусалим, и весть об этом потрясла все христианские страны, христиане Востока повели отчаянную борьбу за оставшиеся твердыни крестоносцев. И хотя армия Саладина была несметна, и ему при случае (и при выгоде для себя) постоянно помогали мусульманские эмиры разных небольших государств, защитники Креста проявляли такое неслыханное мужество, иной раз в самых отчаянных условиях, что совладать с ними было невозможно. Среди воинов-крестоносцев из уст в уста передавались истории об удивительных подвигах бесстрашных рыцарей.
Одним из первых славили нынешнего правителя Тира маркиза Конрада Монферратского. Тир был осажден армией Саладина уже не первый месяц, его гарнизон и жители изнемогали, когда молодой маркиз с небольшим отрядом рыцарей прорвался в город и объявил, что берет на себя командование и не сдаст крепости, покуда в ней будет, кому сражаться. Султан, за годы войны успевший хорошо изучить все стороны христианской натуры и всегда старавшийся бить в самое слабое место, использовал на этот раз прием жестокий, подлый и безотказный: к стенам крепости привели в оковах оборванного старика, в котором, несмотря на его изнуренный вид и потемневшее от страданий лицо, соратники правителя узнали отца Конрада, взятого в плен в одном из предыдущих сражений.
Конрад поднялся на стену, окликнул отца, пытаясь словами его ободрить, но старый маркиз, как ни убог был его вид, оказался нравом покруче сына.
– Это ты что ли меня утешаешь, мальчик?! – воскликнул он, изо всех сил напрягая голос, чтобы молодой рыцарь расслышал его слова. – И тебе не стыдно? Разве это не честь – страдать за Христову Веру? Разве не должен ты гордиться тем, что твой отец, сделавшись слаб с сражениях, не покинул поля боя, но дрался до конца и попал в плен к неверным, чтобы страданиями искупить наш общий грех – утрату Иерусалима? И ты печалишься об этом, глупец?! А я этому радуюсь! Посмей только сдать крепость, слышишь! Посмей только обменять дряхлого и никому не нужного старикашку на христианский город! Я своими руками выдеру тебя при всех твоих рыцарях, понял?! Меня держат на воде и пресных лепешках, но на это у меня сил хватит прежде, чем я умру со стыда!