Читать интересную книгу Солдаты неба - Арсений Ворожейкин

Предупреждаю:

— Спокойно! Целиться лучше! Огонь по моей команде!

И снова тишина. Тревожная тишина, от которой спирает дыхание. Вот он, враг, перед тобой. Хочется прошить его снарядами. Но сдерживаю себя. Еще рано, можно промахнуться. Терпение!

Подходим ближе. Уже отчетливо видны черные кресты на крыльях, желтые консоли. Они обдают зловещим холодом и заставляют действовать с той беспощадностью, которая придает спокойствие. Подбираюсь в упор и чуть поднимаю красный нос своего «яка». Перекрестие прицела накладываю на мотор «фоккера». Теперь промаха не будет.

— Огонь!

«Фоккеры» и «мессершмитты», оставив висеть в воздухе два факела, разом, точно по сигналу, проваливаются и уходят к земле. Это нам и надо. «Лапотники» остались без охраны. Бей только.

Через две-три минуты все «юнкерсы» сбросили бомбы по своим войскам и поспешили к себе. Задачу мы выполнили. И собрались, чтобы идти домой. Но нет Кустова. Запрашиваю по радио. Молчание.

Шестеркой, без Игоря, возвратились на аэродром. Победа омрачена. Все в напряженном ожидании смотрим в сторону Киева. У летчиков есть на это свое чутье, выработанное в совместных полетах. Никто не видел, куда девался Кустов. Но все были убеждены, что такой человек, как Игорь, хорошо знающий повадки фашистских летчиков, не мог сгинуть просто так.

Гнетущая, тяжелая тишина. Но вот в дымном небе появился «як». Красноносый истребитель бесшумно, точно тень, пронесся над летным полем. Потом развернулся и так же беззвучно пошел на посадку. Аэродром, словно пробудившись, загудел: «Кустов! Кустов!»

Бежим к остановившемуся самолету, к нему мчится и санитарная машина. Летчик легко вылезает из кабины и улыбается. Он совершенно здоров, на самолете — ни единой царапины. А мы-то переживали! Меня захватывает радость, но спокойствие Игоря возмущает.

— В чем дело? Почему не отвечал на вызов?

— Радио отказало. А задержался — за «рамой» охотился. Не мог же я возвратиться и не выполнить ваш приказ: сбить ее на обратном пути.

Все дома. Волнения улеглись. Пережитый риск стал воспоминанием. Едва ли без риска была бы так радостна победа. Мне этот бой особенно запомнился. В нем я сбил тридцатый фашистский самолет. Десять из них — в боях за Киев. Тридцать самолетов за четыре месяца!

Все были довольны исходом боя. Никто не говорил о наших недостатках, о промахах. А были ли они, эти недостатки?

Воздушный бой — искусство. И как бы боевой опыт ни обобщался, как бы он ни оформлялся организационно, боевая действительность всегда дает что-то новое, и воздушные сражения, как и сама жизнь, не могут быть похожими одно на другое. Однако новизну не каждый человек может уловить. А надо: она изменяет тактические приемы борьбы. Поэтому мы коллективно разбирали каждый бой, даже если он и прошел удачно.

В сражении б ноября, по докладам летчиков, было уничтожено девять самолетов противника и три подбито. Вскоре результаты уточнили наземные войска. Из 3-й гвардейской танковой армии пришло официальное подтверждение, что мы сбили одиннадцать вражеских машин. Но самое интересное узнали позднее. Оказывается, немецко-фашистское командование издало специальный приказ, в котором говорилось о появлении новых советских истребителей с красными носами и предписывалось во что бы то ни стало сбивать их, так как на них летают асы.

Для поддержания духа своих летчиков фашистское радио передало, что в этом бою участвовало тридцать советских красноносых истребителей, а немецких — всего пятнадцать. И что советские летчики потеряли якобы половину машин, в том числе был сбит и командир группы капитан Ворожейкин. У них же не возвратилось на базы только пять самолетов.

Врать так уж врать. Но мы не удивились: ведь ложь и обман — закон существования фашизма.

После удачного боя радостный гомон наполнил избу-столовую. На фронтовых аэродромах не собирали торжественные собрания, посвященные великим историческим датам, а просто устраивали праздничный ужин.

Столы стоят буквой «П». В центре пока никого нет. Здесь сядет командование. Остальные места заняли летчики, усаживаясь позскадрильно, как на служебном совещании. И понятно. Ужин у нас давно стал не просто ужином, а своеобразным ритуалом разбора полетов.

Днем все взвинчены боями, напряжены ожиданием вылета. Да и собраться всем не всегда есть возможность. В такой обстановке нельзя спокойно подумать, поговорить. А сейчас все тревоги позади. Каждый хочет поделиться своими впечатлениями, мыслями, которые у него накопились за день.

Левее меня в отутюженном до лоска обмундировании сидит Априданидзе. На его — груди орден Красной Звезды. Судам темпераментно рассказывает, как нужно при перелете линии фронта обманывать фашистских зенитчиков. Мне понятна его забота: сегодня он пострадал на этом и теперь делает выводы. Справа от меня садятся Кустов и Лазарев. Одновременно они читают поздравление, висевшее на стене. Командование отмечает круглую победу Кустова.

— Значит, сегодня провозгласим тост за твой двадцатый сбитый самолет, — говорит ему Лазарев.

— И за твою двенадцатую победу, — отвечает тот. Напротив нас села вторая эскадрилья. Миша Сачков и Саня Выборное тоже о чем-то оживленно беседуют. Теперь они стали настоящими асами. В боях у обоих мертвая хватка. Если уж Миша с Саней пошли в атаку — победа обеспечена.

У Сачкова выявляется особый природный дар. Его глаза, как у орла, свободно смотрят на солнце и видят очень далеко. Бывает, что в группе никто еще не заметил в глубинах неба самолет, а он уже сообщал его тип и куда летит. Зоркость — непременное физическое качество истребителя. Правда, в первых боях зоркость Сачкова часто конфликтовала с горячим темпераментом. Видел он далеко, а вот выбрать главное направление удара у Миши иногда не хватало терпения и опыта. Курская битва для него явилась первым испытанием. Он его выдержал и теперь уже не ошибается, куда и как направить свой первый удар. И не только удар, он научился строить замысел боя и как его выполнить.

Сегодня Сачков вогнал в землю четырнадцатый самолет противника. И Выборное от него тоже не отстает. Воюют оба вдохновенно, творчески, и, пожалуй, в этом главная причина их боевого успеха.

Этот праздник Великого Октября — особенный. Впервые, на третьем году войны, он проходил под гордым гимном побед Советской Армии. Наш полк уничтожил триста одиннадцать фашистских самолетов. За это время мы потеряли около сорока машин и более двадцати летчиков. Все погибшие товарищи, словно живые, встали перед нашими глазами, и мы своим молчанием как бы клялись перед ними быть такими же стойкими и сильными и, когда нужно, отдать свою жизнь за Родину так же геройски, как отдали они…

Потом комдив Герасимов, взяв баян, обратился к нам с улыбкой:

— Давайте, братцы, споем, что ли?

Он заиграл и сочным тенором затянул свою любимую песню:

Пройдет товарищ все бои и войны,Не зная сна, не зная тишины…

Ужин затянулся. Песни сменялись разговорами, а разговоры — песнями. Душой вечера был комдив. И конечно, не потому, что был он старше всех по званию, и даже не потому, что прекрасно играл на баяне. В боевом коллективе, чтобы так естественно, проникновенно завладеть сердцами летчиков, нужно еще другое, более важное, — быть самому настоящим бойцом и настоящим человеком. И не на один бой, не на один месяц или год, а постоянно. Именно таким и был наш комдив.

Часов в двенадцать ночи Николай Семенович встал: — Ну что ж, пора и отдохнуть. До встречи в Киеве! Нас уже ждут там!

Аэродром Жуляны. Хмурое небо. Низко плывут тяжелые облака. На стоянке самолетов работают киевляне, приводя ее в порядок. Летчики в меховых костюмах не спеша, вразвалочку, собираются у моего истребителя, с любопытством разглядывая свое первое место базирования на правом берегу Днепра.

Повалил мокрый снег. Мы направились на КП, но Лазарев остановился и удивленно воскликнул:

— Ба-а! Что это такое?

Мы обернулись. Кустов, разговаривая с девушкой, засыпал лопатой воронку от бомбы.

— Все понятно! Теперь ему никакой снег нипочем, — заметил Лазарев.

От Кустова мы узнали, что девушку зовут Люся, живет она в Киеве. Настрадалась и натерпелась в оккупации.

На новом месте Кустов с первой же ночи потерял покой. Прежде он засыпал сразу, спал крепко. Теперь ему. не спалось, он испытывал необходимость поделиться со мной своими переживаниями. Секретов друг от друга давно уже не было.

Кустов влюбился по-настоящему. Он ничего не мог делать наполовину. Воевать так воевать, отдыхать так отдыхать, любить так любить. Он во все вкладывал сердце и всю страсть своего неугомонного характера.

Каждый вечер он стал проводить со своей любимой и подумывал о женитьбе. Чтобы не расставаться с ней, думал устроить ее работать в полку или в аэродромном батальоне, обслуживающем нас. Я как-то напомнил ему: