Подальше от нас, у окна, что на перрон, тоже на диванчиках чего-то ждали такие же, как мы, люди, несколько человек. Не знаю, почему они там сидели. Может, тоже кому-нибудь из их родственников оторвали голову, может, просто ограбили, а может, еще что, но они, так же как и мы, ждали и тоже не убегали.
То, что они ждут того же, чего и мы, было ясно по их лицам. Мне показалось, что они очень напряженно и внимательно смотрят себе внутрь, иногда с тревогой быстро оглядываются, а потом снова начинают смотреть внутрь, я не знаю, как объяснить.
Еще два лайнера прошло. На нас стали поглядывать. Мне очень хотелось пить. Я наконец не выдержал, вскочил с диванчика и сказал маме.
— Я сейчас.
— Только недалеко, — попросила мама. — А то…
Она все время плакала, очень тихо и покорно. А я не плакал, даже ни одной слезинки. И не потому, что я мужчина и теперь главный в доме, которого у нас уже не было, а просто так — не хотелось.
Я выбежал на перрон, повернул за угол, туда, где дядю Витю казнили, но его там уже не было, ни тела, ни головы в луже. Лужа-то осталась, а вот головы не было. Убрали куда-то.
Я стоял и смотрел на лужу, когда раздалось мелодичное треньканье и лайнер — уже третий после того, на котором должны были ехать мы, — тронулся к югу. Изо всех окон смотрели люди. Их лица были как нарисованные. Я помахал им рукой, никто не помахал мне в ответ.
Народу на перроне поубавилось, но все-таки оставалось еще прилично. Одни смотрели вокруг с испугом, другие озабоченно разглядывали свои бумаги, третьи просто куда-то мчались, расталкивая, — все суетились.
Я вернулся к нашему диванчику и сказал маме, что дяди Вити за углом нет — ни тела, ни головы. Мама, кажется, не услышала, она все плакала в сторону от меня.
Наверное, час прошел или два, еще один лайнер к югу отправился, и вокзал почти опустел. Наконец к нам подошли двое в кожаных шляпах и спросили, что мы тут делаем. Я, как увидел их, испугался прямо до судорог.
Мама к тому времени плакать уже перестала, просто злобно думала что-то, как и раньше, в сторону от меня. Она не сразу поняла, что это к нам обращаются, а когда поняла, то сказала с облегчением:
— Ну наконец-то!
Она, наверное, подумала, что это те, что дяде Вите голову отрезали, а теперь за нами пришли.
Один из комиссаров, старик лет сорока с ярко-рыжими волосами, спросил:
— Не понял, что «наконец-то»?
Мама сначала заговорила что-то такое вроде «ну как же, ведь вы же!», но потом быстро поняла, что это не те комиссары и что про нас они ничего не знают, и тогда она стала в подробностях объяснять им про дядю Витю, и рыжий комиссар заохал, сочувственно зацокал языком, вот, мол, беда-то, а второй, толстенький и суровый, с бровями, сказал:
— Опять Мишняки орудуют, их почерк. Прямо у нас под носом.
Рыжий тогда достал аппаратик, похожий на телефон, и я рванул прочь, ой, ребята, я рванул так, что меня самая быстрая ракета догнать бы не смогла, только меня и видели.
А куда я рванул? Побегал-побегал по перрону и назад вернулся, потому что некуда мне было бежать.
Мама сидела и говорила с тем рыжим дядькой в кожаной шляпе. Тот как взялся с самого начала охать и цокать, так и не перестал. И маму еще упрекал:
— Ну как вы могли такое про нас подумать?! Чтобы мы, государевы люди, вот просто так, без приговора, за каким-то грязным углом, да еще так бесчеловечно, прилюдно! Это, госпожа, конечно, были бандиты, банда тут орудует, мы давно за ними гоняемся. А вы взяли и бандитам поверили. Да разве мы на такое способны?
Мы-то с мамой знали, что они и не на такое способны.
Мама тогда говорит:
— А как же наши вещи? А деньги? Я имею в виду, с компенсациями нашими как же? Витя же их в свой банк положил, на свой счет. Вот как тут?
Меня чуть не стошнило. Но все-таки это моя мама. Тут уж извиняйте не извиняйте, но это моя мама, и кроме нее у меня никого нет. Но все-таки меня чуть не стошнило.
— Насчет вещей, конечно, не обещаю, — сказал рыжий, — а вот счет банковский мы сейчас заблокируем, и если Мишняки еще не успели туда наведаться, то и ваши компенсации, и вашего сожителя, и вообще все, что у него на счету, все это вам, конечно, достанется. В общем, все наладится, вы, пожалуйста, не тревожьтесь. Как, вы говорите, сожителя вашего звали?
Мама сказала. И номер счета тоже сказала, на память помнила.
Рыжий достал свой телефон, и я снова со страху чуть было не убежал. Но не убежал, а даже набрался храбрости и сказал толстенькому, пока рыжий банковский счет по телефону блокировал:
— Тут еще такие, как мы, сидят.
Рыжему-то я все равно не очень-то доверял, не люблю рыжих, у нас соседский Тимурка такой был, жуть пройда. А толстенький ничего показался, вроде серьезный.
— Где? — спрашивает.
— А вон, видите?
— Видим, — ответили комиссары. — Вы тут посидите, а мы скоро.
Они уже отвернулись и вроде как собрались уходить, когда мама вдруг забеспокоилась.
— Постойте, — говорит, — а как же мы теперь отсюда уедем? Ведь наш лайнер давно ушел, а на другие и мест нету!
Рыжий остановился, кивнул толстенькому, чтоб к другим диванчикам шел, и снова зацокал языком.
— Тут, конечно, небольшая проблема нарисовалась, — сказал он маме. — Тут не только что мест в лайнере, тут и самих лайнеров не осталось, чтоб с этой станции уходили, все эвакуационные уже в пути. Но мы, конечно, эту проблему решим. Сейчас формируется служебный состав, он, конечно, не такой комфортабельный, как тот, на который у вас были билеты, зато доедете без помех и под хорошей охраной. Что в наши времена небесполезно. Видали, как активизировался бандитизм?
После этих слов насчет некомфортабельного состава рыжий еще больше мне не понравился. Я был в тот момент просто уверен, что в одном из его карманов обязательно завалялась та штука, которой они людям головы отрезают. Совсем мне не понравился этот рыжий.
Вы поймите. Наша деревушка Пестимьяново, в общем-то, так себе была деревушка. И жили в ней почти сплошь старики да младенцы, да еще один геморрой жил, заносчивый и богатый, мы все гадали, за каким чертом его к нам занесло, а из молодых были только я да Тимурка. Да еще дядя Витя жил, теперь вот его убили. Жила там еще одна козочка по имени Валя, через два дома от нас с мамой и бабушкой, но это, как говорил дядя Витя, вообще не поддается никакому логическому обсуждению. Вот жила и жила. Мы жениться собирались, как только возраст позволит, только не говорили никому, а потом эта эвакуация. И все. И нет никакой Вали. В разные вагоны, в разные стороны.
Так-то я даже и обрадовался бы, что эвакуация. Если б не Валя. И не все эти ужасы с дядей Витей.
Не знаю, как насчет комфорта в том вагоне, в котором мы должны были ехать с дядей Витей, но в служебном с этим делом по-любому было намного хуже, потому что хуже просто и придумать нельзя. Гнутые пластиковые лавки вдоль стен, между ними узкий проход через вагон — вот тебе и все удобства. Окна были такие грязные, что даже в хорошую погоду через них не разглядишь ничего, да и разглядывать не получится, потому что не протиснешься к окнам — народу в вагоне было просто жуть много. Да еще вонь.
Лавки были широкие, сидели на них в два ряда. Лучшие места, наверно, у стенки, там сидишь себе, скрестив ноги, и никто не прогонит, только если в туалет захочется, фиг вылезешь, а и вылезешь, назад уже не вернуться, поэтому делать приходится под себя. Да и туалетов в служебных вагонах, как я понял, не полагается, не было там ничего похожего, только вонь стояла. Так что и вылезать незачем.
Когда мы садились, вагон уже был переполнен, но маме каким-то чудом удалось сесть. Сначала-то она меня на то место ладила, но я что, маленький? Почти насильно воткнул ее между толстенными бабищей и мужичищей. Мужичища, хоть в вагоне совсем не жарко было, а просто даже и холодно, потел и вонял, а бабища сидела смирно, только она в сто раз хуже была, чем тот мужичища, потому что глядела на нас так, будто жалела, что и нам тоже головы не поотрывали заодно с дядей Витей.
— Иди ко мне на колени, — сказала мама, я просто даже на нее засмеялся, хотя и совсем не до смеху было. Потом, когда ноги устали, взял и сел на пол. Пол был жуть грязный, но мама ничего не сказала про только что стиранные штаны, ничего, даже и не обратила внимания, все вбок смотрела.
Сначала лайнер долго стоял, потом поехал, уже вечером. Мама сказала безнадежно:
— Ну, слава Богу.
А какой-то лысый геморрой неподалеку от нас все волновался, все спрашивал, когда взрывы взрывать намечено. Ему ответили:
— А как только всех вывезут, так сразу и начнут. Чего ждать-то? Не бойсь, не раньше.
— С них и раньше станется, — буркнул геморрой, и все вокруг него сразу испуганно замолчали, но геморрой энциклопедий устраивать не стал, заткнулся, сам себя испугался. Он потому что нервничал очень, вот и ляпнул.