Уже в наступающей темноте, чуть не падая с седла от утомления, Василий увидел большой поселок, красивые темные деревья и журчащий фонтан с каменным бассейном.
— Эски-Саара, по-нашему — Стара-Загора! — услышал он слова спутников. — Здесь будем ночевать.
…Утром, на рассвете, когда стали седлать коней, Василий Баранщиков чуть не ахнул от изумления, оглядевшись кругом. Прямо перед ним, заслоняя с севера весь горизонт, взметнулась к тучам громада Балканского хребта, похожая на исполинскую гриву каменного дракона. Оттененные полосками лесных зарослей и кустарников каменистые склоны поражали яркостью своих утренних красок: в лучах зари скалы казались фиолетовыми, огненно-рыжими, голубыми, серыми… Облака над горами, казалось, еще сохранили очертания тех извилистых ущелий и долин, откуда утренний туман поднялся в небо. А тут, у подножия этих гор, торопливо седлали турецких коней болгарские юнаки, спутники российского странника…
— Теперь — до Казанлыка, — сказали они Баранщикову. — Дальше тропами пойдем; в пещере, у наших юнаков, отдохнешь, и — выведем тебя по ту сторону гор. Там леса большие, почти до самого Дуная тянутся. По Дунаю твои собратья живут, русские рыбаки, некрасовцы-липоване и руснаки. Они помогут тебе на тот берег перебраться. А вон, видишь, на востоке, где солнышко встало, там есть город Сливен — туда крымский хан переселился, которого вы из Бахчисарая попросили…
Тридцать верст до Казанлыка лошади одолели к полудню — дорога шла в гору. Село Казанлык лежит в Долине роз у самого подножья Старой Планины, как болгары называют Балканские горы. В село путники не вошли — там в нескольких домах были расквартированы стражники турецкого кордона и на дороге часто останавливали прохожих. Оставили коней на хуторе перед селом и тайными горными тропами углубились в самое сердце «Старой Матери — Старой Планины»…
Удивительны и памятны были дни, проведенный Василием в партизанской пещере на лесистом северном склоне хребта!..
Тишина кругом, только глухо шумит горный ручей в ущелье. Большая пещера, образовавшаяся среди могучих глыб древних выветренных пород, слабо освещена жировым светильником и тлеющими углями костра. Вход сюда тесный и низкий, незаметный в тени темных елок, а в самой пещере просторно и свежо. Сквозь расселины уходит дымок от сухих дров и притекает свежий горный воздух.
Дно пещеры устлано хвойными ветками, поверх них набросаны домотканые ковры. На красных углях костра поджаривается свежина. Человек двадцать болгарских гайдуков лежат вокруг костра в ожидании трапезы. Пламя озаряет смуглые лица, черные усы, барашковый шапки, пистолетные рукоятки, сабельные клинки. Кто бруском натачивает лезвие кинжала, кто разбирает ружейный замок…
Трапеза окончена, и старший из воинов подзывает музыканта, просит его принести гайду…[37] Стихают и разговоры, и шорохи, только угли чуть потрескивают. Протяжный, мелодичный звук, похожий на пастушеский рожок, рождается под сводами пещеры, ему вторят певцы, и все мощнее, все громче гудит хор, аккомпанируя ведущему голосу певца-сказителя.
Слушает не наслушается российский странник! Одну за другой поют ему друзья-гайдуки старинные свои песни. Из них вот какая особенно запомнилась Василию:
Остался Димчо сироткой,Без матери, без отца он.Нанялся Димчо батрачитьУ кади в городе Плевне.
И ровно девять годочковТам прослужил, проработал.Потребовал Димчо платы…Ответил кади со смехом:
— Иди-ка, Димчо, работай!Пока еще глуп ты, молод,И кто это видел-слышал,Чтоб кади платил бы деньги?
Обидно тут стало Димчо,Он встал и ушел далеко,Ушел он в троянские горыИ там во весь голос крикнул:
— Ой, где ты, Страхил, мой дядя,Страхил, воевода грозный,И где мне тебя увидеть,Обиду мою поведать?..
Услышал Страхил-воеводаИ молвил своей дружине:Эй вы, дружинники-други!Вы пояса затяните,
Готовьте ружья-кремневки,Стяните лапти-царвули!Пошли они в город ПлевнуИ там изловили кади,
Тяжелой палицей били,Ножами его кололи.Страхил говорил дружине:— Берите, парни-юнаки,
Горстями себе червонцы!Кровавые эти деньгиНаграблены, силой взятыУ вдов, у сирот несчастных.[38]
Несколько дней прожил Василий у болгар-гайдуков, хаживал с ними на охоту, хозяйствовать помогал, песни слушал и свои собственные приключения рассказывал. Когда разведчики доложили своему предводителю, что путь в горах свободен и безопасен, предводитель юнаков велел Василию вновь наголо обрить голову, обрядиться в турецкую одежду и запомнить свое новое имя. Потом теми самыми «троянскими» горами, что воспеты во всех песнях про Страхила-воеводу, дружинники проводили путника в городок Тырново, обойдя тропами все опасные перевалы и турецкие заставы.
Долиной реки Янтры беглец спустился с гор и после долгого пешего марша увидел перед собою огромный водный простор, спокойный и голубой, как разостланная на земле шелковая ткань.
Российский странник вышел на берег Дуная 4 августа 1785 года и здесь… был опознан!
На счастье Василия Баранщикова, опознали его не турки, а «бывшие россияне, из прежних казаков-некрасовцев или булавинцев, кои живут по правому берегу Дуная, невдалеке от впадения в Черное море, своими домами, а число их великое. Султан турецкий берет с них десятину рыбой».[39]
Оказалось, что эти некрасовцы нередко посещали Стамбул, доставляя туда морским путем вяленую рыбу, мед, зерно и кожи на базар. Там, на российском Гостином дворе, они приметили Василия и теперь опознали его в турецком обличии. Однако ни один некрасовец не выдал русского странника турецким властям, хотя Василий признался «бывшим россиянам», что бежал из Стамбула с превеликими опасностями. Рыбаки гостеприимно встретили беглеца, укрыли в селе, обещали помочь переправиться через Дунай, но уговаривали Василия отказался от дальнейшего пути, поселиться здесь, на приволье, и оставить мысли о России, чтобы не нажить там себе новых бед и тягот.
Вечерами, сидя у казачьего камелька, слушал Василий рассказы этих людей. Деды и отцы их ушли в Турцию под предводительством атамана Игнатия Некрасы после подавления булавинского восстания донских казаков. Были они раскольниками-поповцами и поселились на Дунае отдельными деревнями. Села эти быстро пополнялись новыми жителями: с Украины, а также из Великороссии, бежали сюда все новые и новые крестьяне-раскольники, спасавшиеся от религиозных гонений и свирепой солдатской рекрутчины.