Читать интересную книгу Музыка и тишина - Роуз Тремейн

Ваша любящая подруга

Франческа, Графиня ОʼФингал

Осенняя прогулка

Тропа залита яркими лучами солнца.

Взявшись за руки, бредут по ней Преподобный Джеймс Клэр и его дочь Шарлотта; они так часто гуляли здесь, что знают, как уложен каждый камень, где пробиваются пучки травы, как лежат опавшие листья.

Они бредут в надежде, что прекрасный день, приятная усталость от прогулки хоть немного развеет гнетущую их обоих тревогу, и когда они вернутся в дом священника, то смогут сказать Анне Клэр, которая сидит за шитьем в гостиной, что какое-то необъяснимое чувство подсказывает им, что в конце концов все будет хорошо.

Их гнетет (особенно Шарлотту, но и ее отца тоже) то, что происходит с женихом Шарлотты мистером Джорджем Миддлтоном.

Человек дородный, мистер Джордж Миддлтон в последние два месяца стал терять свою дородность. Человек громогласный, он становился все менее громогласным.

Поначалу Шарлотту беспокоило, что ее будущий муж впал в меланхолию, причину которой она не могла ничем объяснить. Но сейчас она знает, что дело не в меланхолии. Джордж Миддлтон болен.

Человек мужественный, он пытался справиться с болью, но в конце концов признался Шарлотте, что мучительная резь в животе доводит его до потери сознания, а Преподобный Клэр посвящен в то, чем мистер Миддлтон не пожелал делиться с будущей женой: дополнительные страдания ему доставляет почти непрерывная потребность в мочеиспускании. Он и часа не может пролежать в постели без того, чтобы снова не встать. Он больше не может бывать в компаниях из опасения, что комната, в которой он окажется, будет далеко от туалета.

Поэтому он не выезжал из своего дома в Норфолке, откуда писал «Дорогой Маргаритке» письма, каждое утро и каждый день говоря ей, как он ее любит, как ценит и с каким нетерпением ждет их свадьбы. Но этот момент еще не наступил, еще не мог наступить, поскольку мистер Миддлтон болен и в таком состоянии не может жениться.

В этот прекрасный осенний день от него пришло известие, что его врач обнаружил у него камень в мочевом пузыре. «Этот камень, — пишет он, — может быть размером с яблоко, а что может делать во мне целое яблоко, как не кататься куда захочет и тем самым, причинять мне страшную боль. „Выйди! — говорю я ему. — Ты, гнилое яблоко, разломись, растворись, пройди через меня и дай мне свободу“».

Но оно пока не разломилось, не растворилось, и жизнь Джорджа Миддлтона полностью от него зависит. И сейчас наедине со своей болью, ожидая операции, которая либо его убьет, либо даст ему избавление, он понимает, что жизнь, о которой они мечтали с Шарлоттой Клэр, может не состояться. Размышляя, как переделать комнаты своего Норфолкского дома с тем, чтобы они соответствовали ее вкусам и потребностям, он понимает, что его планы могут не осуществиться, а если и осуществятся, то она, возможно, никогда не увидит эти комнаты; не будет принимать своих подруг в маленькой южной гостиной с окнами на розовый сад, не увидит имени Миссис Джордж Миддлтон, выгравированного на визитной карточке, не расплетет волосы в мягком свете свечей супружеской спальни.

Шарлотта и ее отец тоже понимают, что Джорд Миддлтон может умереть. Многие ли мужчины благополучно пережили подобную операцию? Они этого не знают.

Преподобный Клэр жалеет, что он не врач и не может сам сделать операцию, тогда жизнь Джорджа Миддлтона находилась бы в его надежных руках, тогда несокрушимая воля Джеймса Клэра не дала бы ему умереть. Теперь же он может только молиться. Он идет с Шарлоттой по давно знакомой тропе, и причудливая мысль приходит ему в голову — не есть ли красота и свежесть этого осеннего утра знак того, что огромная туча, которую они видят на горизонте, все же не закроет их солнце.

— Шарлотта, — говорит он, — я вдруг почувствовал уверенность, что Джорджа у тебя не отнимут.

Шарлотта молчит. Какой любящий отец в страстном желании, чтобы все обошлось, не выдаст надежду за уверенность? Она крепче сжимает его руку, словно говоря: «Если, он умрет, то хоть мне ничего не грозит, хоть меня вы сможете защитить. И я благодарна за это».

Когда они доходят до того участка тропы, где под ногами шуршат опавшие каштановые листья, Джеймс Клэр говорит:

— Я сейчас думал о том, как непредсказуем ход наших мыслей, когда дело касается того, что нам дорого. Как часто то, что поначалу причиняет нам боль, впоследствии, когда мы испытаем более глубокое горе, начинает казаться нам не «болью», а чуть ли не счастьем.

Шарлотта улыбается. Прихожанам церкви Св. Бенедикта Целителя хорошо известно, что речь Преподобного Клэра порой отличается излишней витиеватостью.

— Что вы имеете в виду, Отец? — спрашивает она.

— Когда я услышал, что ты собираешься выйти за Джорджа, — отвечает он, — то самое большое несчастье видел в том, что ты покинешь нашу семью и, глядя с моей кафедры вниз, я не увижу твоего милого лица. Теперь же я понимаю, что это вовсе не несчастье в сравнении с тем, что ты можешь не выйти за Джорджа! Ведь в будущем, когда все образуется, ты станешь женой Джорджа и переедешь к нему в Норфолк, я буду смотреть с кафедры на прихожан и думать: моей любимой Шарлотты здесь нет, она с мужем в ее собственном доме, там, где я и хочу ее видеть. И чувствовать я буду счастье, а вовсе не горе.

Шарлотта смеется. Носком она нащупывает что-то твердое, останавливается, наклоняется и поднимает первые упавшие каштаны в зеленой кожуре, «древесные украшения», которые она так любила в детстве и натирала их маслом.

На обратном пути Джеймс и Шарлотта уже чувствуют приятный голод, и их разговор обращается к Питеру Клэру.

Регентом хора в церкви Св. Бенедикта теперь служит жизнерадостный человек по имени Лайонел Нев. На предложение отца занять эту должность Питер ответил письмом, в котором благодарил за оказанную честь, с похвалой отзывался о музыке, которая исполняется в его церкви, «однако, прошу Вас, поймите, — писал он, — что мое положение здесь в Дании еще долгое время не позволит мне возвратиться в Англию. Король оказал мне большое доверие, а посему я должен остаться с ним и исполнять мои многочисленные обязанности».

— Он прав, что отказался, — говорит Джеймс Клэр. — А я был не прав, прося его об этом. Что такое деревенская церковь в сравнении с Королевским оркестром?

— Причина его отказа в другом, отец, — говорит Шарлотта, — в том, что Питер не нашел того, что ищет. Возможно, это музыка, что живет в нем, возможно, что-то другое, но мне кажется, он знает, что здесь этого ему не найти.

Джеймс Клэр грустно кивает. Он снова видит этот взгляд сына, словно устремленный на море, не на серое море Англии, но на далекое голубое море, море без берегов, отправляясь в которое ни один корабль не доберется до противоположного берега.

Лайонел Нев, напротив, человек, который целиком довольствуется скромным росчерком каждого дня. Он мечется по деревне, как суетливый чибис, и над его голым черепом развевается жидкий пучок черных волос. Говоря о музыке, он порой впадает в такой экстаз, что пена появляется у него на губах. Дирижирует он так энергично, что часто подпрыгивает на месте.

— Лайонел — это самый подходящий человек, — говорит Джеймс Клэр.

— Да, — соглашается Шарлотта. — Лайонел самый подходящий человек. Для чего подходит Питер и что подходит Питеру, пока неизвестно.

Они приближаются к калитке сада перед домом священника, открывают ее и идут по лужайке. Шарлотта говорит, что до блеска натрет единственный оставшийся у нее кусочек «древесных украшений», не даст ему потускнеть и он будет похож на свет, который горит для Джорджа Миддлтона. И добавляет, что это, конечно, глупо, но ей все равно.

La Petizione[13]

Пока стояло лето, оркестр Его Величества чаще всего играл в саду или в беседке Росенборга, но сейчас, когда дни становятся короче, Король возвращается в Vinterstue, а музыканты в погреб.

Король Кристиан объяснил Питеру, почему он настаивает, чтобы они оставались в нем. Он понимает, что в погребе им холодно, что там мало света, что они, возможно, считают себя забытыми.

— …Но я так и задумал, — говорит он, — чтобы о вас забыли. Чтобы вас не видели! Прибывшие в Росенборг иностранные Принцы и посланники сидят в Vinterstue, и вдруг неведомо откуда до их ушей начинает доноситься музыка; они оглядываются и ничего не видят — вот тут-то я и понимаю, что нигде нет подобного устройства. Оно приводит их в изумление! Они спрашивают друг друга, как может павана литься в комнату из голых стен. И я вижу, что с этого мгновения они начинают уважительно думать о датской изобретательности, а значит, и о самой Дании. Вот к чему стремятся люди в этом шумном мире.