— Да, все верно, — согласился я, — хотя, если действительно задаться целью достичь бессмертной славы, то самый надежный путь открывает религия — надо просто стать пророком или святым. Не обязательно быть богатым и знаменитым при жизни; пророка даже могут казнить как преступника… — мне вдруг вспомнилась на мгновение поднявшаяся в жару костра рука Савонаролы —…зато после смерти мир будет принадлежать ему. Я имею в виду, что Христос жил полторы тысячи лет тому назад, а мы до сих пор постоянно говорим о нем; его образ вездесущ; его слова цитируют и обсуждают. А вспомнят ли через тысячу лет хотя бы имена кого-то из живущих ныне? Или, ладно, выдержит ли память о них лет пятьсот?
ЛЕОНАРДО
Его вопрос эхом прозвучал в моей голове. Как оставить память о себе в умах смертных… Мне вспомнились слова Христа: «Я с вами во все дни до скончания века…»[38] — и захотелось, чтобы я смог сказать то же самое. После минутного раздумья у меня возникло сомнение:
— Но, Никколо, вряд ли кому-то из нас суждено стать основателем новой религии. Не подскажете ли, какие иные пути открыты для нас, если мы хотим оставить в людской памяти наши имена и достижения?
— Вы спросили нужного человека, — с улыбкой произнес он. — На двадцать втором году жизни я написал целый трактат именно на эту тему.
Я кивнул и подался вперед:
— И какие же?
— Скажем так, второй, лучший путь открывает основание новой республики или королевства. Я полагаю, наш герцог как раз надеется, что отныне его будут помнить в веках. Если бы ему удалось создать империю Борджиа, объединив Италию, а позже, возможно, завоевать и другие европейские страны… то он мог бы стать новоявленным Ромулом, новоявленным Александром. Третий путь в этом списке… — он подсчитал на пальцах —…возглавить армию, способную расширить государственные владения — как Цезарь, к примеру, или…
— А неужели в вашем списке, — не утерпев, прервал его я, — не нашлось места для ученых: изобретателей, философов, художников?
— На самом деле я как раз собирался перейти к писателям самых разных жанров — поэтам, философам и так далее; их вполне можно приравнять к великим полководцам. А за ними я поместил бы людей, достигших превосходства в одном из видов искусства…
Превосходства в одном из видов искусства!
Я попытался скрыть от Никколо вспыхнувший во мне гнев, но, очевидно, маска благодушия сползла с моего лица, поскольку он, словно защищаясь, поднял руки:
— Поймите, Леонардо, я ведь говорю не о моих личных взглядах, а лишь о мировой традиции атрибутики славы. Лично я сказал бы, что Данте достоин великого памятника больше, чем все двенадцать апостолов, вместе взятые.
В безмолвной паузе я потягивал вино и, глядя на пылающие угли жаровни, размышлял о вечном мраке, в который сегодня руки Борджиа погрузили того бедолагу.
Подобно похороненному заживо, слепец может лишь двигаться и дышать в своей могиле…
Овладев собой, я произнес уже спокойным голосом:
— Вы совершенно правы, Никколо. Мое недовольство касается отнюдь не вас, а нашего мироустройства.
— Разумеется, не следует забывать, — заметил Макиавелли, облегченно улыбнувшись, — что в «Божественной комедии» пропащие души в аду молят Данте поддержать их земную славу, а в чистилище возносятся лишь молитвы об освобождении. Не грешно ли, однако, Леонардо, наше желание бессмертной славы?
Он задал вопрос шутливым тоном, но я задумался о вчерашнем сне, о мрачном будущем, мелькнувшем перед моим мысленным взором нынче утром во время похода с Доротеей, и у меня вырвался тяжелый вздох:
— Безусловно, оно может довести нас до греха. Не знаю, Никколо… Полагаю, вы правы, говоря, что цели оправдывают средства. Но что, если… что, если изначально грешны сами цели? Не лучше ли будет в таком случае выбрать добродетельные средства?
— Изначально грешны… — повторил он в явном замешательстве.
— Ну да. Я имею в виду, что если любые доступные нам пути ведут в конечном счете к тому же греху? Что, если будущее представляет собой не безграничное множество блестящих возможностей, но один неизбежный мрак?
— В таком случае получается, — задумчиво нахмурившись, сказал Никколо, — что не имеет значения, какой путь мы выберем. Но почему…
— Не имеет значения?.. — Теперь в замешательство пришел я.
— Да, не имеет. Если, как вы говорите, все неизбежно ведет к одному…
— Но, конечно, тогда может иметь значение только выбор праведного пути — пути добродетели?
Он с сомнением взглянул на меня:
— А вы уверены, что не подумываете об основании вашей собственной религии?
Я рассмеялся — смех поднимает настроение.
Я собирался задать Никколо вопрос, который раньше задавал Доротее, но теперь мне стало понятно, каким мог быть его ответ. А также понятно и то, что верного ответа мне не даст никто. Я должен отыскать его в своей собственной душе.
Я поднялся, восстановив маску спокойствия.
— Ладно, Никколо, — беспечным тоном произнес я, — извините. По-моему, у меня сегодня просто дурное настроение. Возможно, нам пора перейти к трапезе и откупорить новую бутылочку вина?
— А вот это, — радостно подхватил он, — уже звучит как доступный для нас путь.
ДОРОТЕЯ
Я прислушивалась к тому, что происходило за дверью моей комнаты, но вдруг услышала голоса — добрый и тихий Леонардо, и вдохновенный, пьяноватый Никколо, а потом из коридора донесся звук шагов последнего. Когда он проходил мимо моей комнаты, я открыла дверь и шепотом окликнула его. Войдя, он иронично глянул на меня:
— Уверены, что я не собираюсь получить вознаграждение до подписания соглашения?
Я безропотно проглотила обиду; в конце концов, я заслужила ее.
— Никколо, как раз насчет соглашения… вы уверены, что поступаете правильно?
— Неужели, донна Стефания, — сказал он, разразившись фальшивым смехом, — мысль о постельных играх со мной настолько отвратительна?
— Вовсе нет, Никколо, — я коснулась его плеча. — И я прекрасно понимаю, что сама последние две недели упорно убеждала вас, как выгоден вашему городу союз с герцогом, но…
Из коридора опять донесся какой-то шум. Я затаила дыхание и прислушалась. Никколо следил за мной с лукавым, веселым видом.
— Может, мне не следовало бы признаваться, моя госпожа, но меня вовсе не нужно было убеждать. Я сам изначально благосклонно относился к союзу с герцогом. Но с большой радостью, однако, в любом случае приму от вас обещанное вознаграждение.
Приблизившись ко мне, он положил руки на мои бедра. От него сильно пахло вином.
— И не пытайтесь, — игриво продолжил он, — увильнуть от ваших обещаний только потому, что…
Три стука в дверь — тихих, размеренных, пугающе знакомых. Никколо со вздохом убрал руки. Открыв дверь, я увидела исполненное вожделения, обезображенное шрамом лицо Микелотто. Он глянул на Никколо, улыбнулся, а меня охватила дрожь. Я боялась этого испанца с тех самых пор, как его голова впервые появилась в окне кареты в тот судьбоносный февральский вечер. И страх мой еще больше усилился, когда я осознала, что Чезаре намерен убить меня. Микелотто не хуже меня знал, что если будет принято роковое решение, то именно его руки сожмут тисками мою шею.
— Что вы хотели, Микелотто?
— Извините за вторжение, моя госпожа, но у его светлости есть неотложное дело к синьору Макиавелли. Не могли бы вы отпустить его?
— Разумеется.
Я присела в реверансе. Микелотто поклонился.
— Увидимся позже, моя госпожа, — подмигнув мне, прошептал Никколо и, выйдя из комнаты, последовал за этим душегубом по коридору.
ЧЕЗАРЕ
Вот и явился наш посланник. Я приказал запереть двери, подбросить в камин дров и принести вина и жареных голубей — я еще не успел позавтракать.
Макиавелли взмахнул рукой:
— Умоляю вас, мой господин, не предлагайте мне никаких угощений. Я только что поужинал.
Да, с Леонардо… я знаю. Интересно, о чем они говорили. Мои шпионы расслышали лишь несколько слов.
— Могу я поздравить вас, мой господин, с вашим сегодняшним отправлением правосудия? Вы нашли поистине великолепное решение.
Я глянул в глаза Макиавелли — честолюбие, разбавленное алкоголем. Но никакой фальши. Никакого подхалимства; он сказал то, что думает.
— Я ожидал вас раньше, Никколо. Разве не вчера вы получили гербовую печать?
— Мой господин, вам известно все.
— Не показалось ли вам бремя власти слишком тяжелым?
— Возможно, — покраснев, произнес он и улыбнулся. — Но теперь я понял, что ее нечего бояться. Мое решение принято — нам осталось лишь обсудить некоторые детали.