декаде августа создалось особенно напряженное положение. Завод только что получил новое государственное задание и тотчас же стал объектом беспрерывных ударов вражеской авиации. Приходилось то и дело снимать людей с работы в цехах и бросать на борьбу с пожарами.
На фронте тоже было очень тревожно. В утренних и вечерних сводках Информбюро о Южном фронте говорилось туманно. Указывалось только, что «на юге продолжаются тяжелые бои», но где именно и кто побеждает — понять было трудно.
15 августа директор Днепрогэса с тревогой сообщил Морозову и Жадану, что высоковольтная линия, простирающаяся от гидростанции вниз по Днепру до Никополя, вдруг замерла. 16 августа замерла и другая линия, тянувшаяся вверх по Днепру к Днепропетровску.
А 17-го ночью как громом ошеломило всех известие: на Хортицу ворвались вражеские танки.
XXVIII
Ночью бомбежка утихла. Утром она совсем прекратилась. Удар немецкой авиации из района заводов был перенесен вглубь — на старую часть города и железные дороги.
После длительных бомбежек в цехах установилась необычная тишина. Люди вздохнули свободнее. Не веря в долговременность такой передышки и опасаясь, что полеты вот-вот возобновятся, они спешили наверстать упущенное.
Однако, ко всеобщему удивлению, проходили часы, а налеты не возобновлялись. Постепенно уменьшалась и тревога, вызванная ночными событиями на острове Хортица. Передавали, что там высадился незначительный десант и его уже добивают. В цехах поднялось настроение. Работа на всех узлах снова приобретала слаженность и ритмичность.
В этот день в цехе слябинга произошло, казалось бы, не такое уж важное, но для многих очень отрадное событие: из эшелона вернулся Сережа. Когда эвакуировали семьи, Ходак отправил его с Лукиничной. На Лукиничну он целиком полагался, и то, что оставшегося без матери ребенка удалось вывезти из-под обстрела, Немного успокоило Ходака. Но не долго он был спокоен: дошли слухи, что эшелон в дороге попал под бомбежку. Слухи эти то угасали, то снова оживали, варьировались и терзали душу. Отец все эти дни жил в тревоге. Надежда тоже потеряла сон. Всех мучила неизвестность. И вот появился первый вестник.
Ходак сначала испугался возвращения отчаянного и непослушного мальчугана. Но в цехе появлению Сережи по-настоящему обрадовались. Его останавливали, расспрашивали. Когда узнавали, что эшелон счастливо вышел из зоны налетов, обнимали, целовали, подбрасывали на руках, чем постепенно уняли и отцовский гнев.
Сережа убежал из эшелона уже где-то под Саратовом и разными попутными поездами, замурзанный, оборванный, добрался до Запорожья.
— Почему же ты убежал? — допытывался взволнованный отец.
— Мне там скучно. Не хочу без тебя.
— Но тут ведь стреляют, тут страшно!
— А мне ни капельки, — равнодушно шмыгнул парнишка вздернутым носом.
— А как же ты тетю Лукиничну бросил? — корил его отец. — Она же не знает, куда ты девался, убивается, ищет.
— Не станет искать. Я ей под подушкой телеграмму оставил.
Надежда, хотя и понимала, как беспокоится мать, все же, как никто, обрадовалась возвращению мальчика, который видел в дороге Лукиничну, играл с ее Юрасиком и, казалось, привез с собой его улыбку, дыхание.
Появление Сережи в цехе благотворно повлияло на всех. Рабочие с любовью поглядывали на этого быстроглазого смышленого мальчика. Его присутствие вызывало улыбку, заставляло забывать об опасности, навевало воспоминания о мирных днях и возбуждало желание поскорее вернуть эти дни.
Цех работал особенно четко. Вступившие в действие новые нагревательные камеры — памятные Надежде! — значительно увеличили его мощность. Надежда любовалась ими и удивлялась: никогда еще цех не работал в таком могучем и быстром темпе.
А курносый мальчуган как завороженный стоял около гигантского стана — своего чудо-богатыря, боязливо жмурился, когда на него летело огромное, огнедышащее чудовище, и подпрыгивал, махал кулачками, торжествовал, когда богатырь давил эти чудовища и превращал их в лепешки.
Но вот по цеху снова пронеслась волна тревоги. Словно деревья рвануло ветром — зашептали, заволновались в бригадах: просочились новые тяжелые слухи. С ними боролись, пытались их заглушить, но они упорно врывались в цех, настораживали.
И вдруг все замерло: печи заглохли, механизмы остановились, а недокатанный слиток, застрявший между валами, как живой, причудливо корчился над рамой и, не в силах вырваться из помертвевших лап стана, издавал жуткий скрежет.
Жизнь завода прервалась.
Люди повалили во двор. Сначала никто не мог понять, что же случилось. Но теперь, когда грохот цехов замолк, из-за Днепра, со стороны Хортицы, явственно слышался новый, еще не знакомый грохот: гремели пушки, ревели танки, разливался треск пулеметов.
Земля как бы качнулась, над плотиной высоко вскинулась серая туча, и все поняли, что на Днепрогэс пришел враг.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
I
Первые сведения, которым сначала боялись верить и не верили, оказались наиболее точными: на Хортицу прорвался не десант, а крупная механизированная часть.
Остров Хортица был естественной защитой города и представлял собой важный стратегический плацдарм как для наших войск, так и для войск противника. Но наших войск там не было. Фронт проходил далеко, и на охране острова, главным образом мостов, стояло только небольшое подразделение. Прорвавшиеся с юга вражеские танки с зажженными фарами — по этому признаку их даже сначала приняли за свои! — подошли к Днепру, легко подавили оборону и прямо с ходу, по мосту, который не успели взорвать, ворвались на Хортицу.
Все это произошло внезапно и молниеносно. Спасать положение было нелегко. На оборону Хортицы бросили все, что можно: подразделения гарнизона, милицию, охрану Днепрогэса и рабочее ополчение.
Но ополченцы еще не получили нужной подготовки, не имели навыков борьбы с танками. Противотанковых средств, кроме бутылок с горючей жидкостью, не было. Вооружение ополченцев состояло только из винтовок с ограниченным количеством боеприпасов. Была одна старая пушка, да и та почти не действовала. Поэтому против танков вынуждены были направить зенитные орудия.
Завязалась жестокая, неравная битва.
Первым принял на себя удар полк охраны Днепрогэса, состоявший из пограничников. Вскоре ему на помощь прибыли ополченцы под командованием обер-мастера Марка Ивановича.
Перед боем комиссар полка Чистогоров подошел к командиру и, поспешно сняв пилотку, потихоньку вздохнул:
— Ну, Марко…
— Эге ж, друже, — так же торопливо снял картуз Марко Иванович.
И старые друзья крепко обнялись. Обнялись на какой-то миг, а сколько пролетело в памяти волнующего и незабываемого! Не раз они вот так обнимались перед боем, не раз ходили в ожесточенные атаки, однако всегда выходили победителями. А вот удастся ли им выйти живыми из этой битвы?..
Чистогоров оторвался от друга. Слегка прокашлялся, как будто запершило в горле, и, отогнув ворот гимнастерки Марка Ивановича, осведомился:
— Чистую надел?
— Чистую.
По старому солдатскому обычаю перед боем