По телефону это звучало как шантаж. Он пытается сгладить впечатление.
— У меня такое ощущение, что обычно вы не посвящаете клиентов во все тонкости.
— Вы чертовски правы.
— Почему же со мной вы изменили этому правилу?
Он помялся с ответом. Мы оба знали почему.
— Вы очень горды тем, что размазали бедного мальчика по стенке.
— Он, между прочим, ваш ровесник. И должен уметь постоять за себя. Вы-то можете, не так ли?
— Да, могу. Если б я столкнулась с таким шантажистом, как вы, то вызвала бы полицию.
Томасси рассмеялся, но тут же счел необходимым извиниться.
— Простите меня, я все время забываю, сколь много людей наивно считает, что полиция их защищает.
— Они наивны и во многом другом.
— Совершенно верно.
— К примеру, полагают, что не всегда цель оправдывает средства.
Он держал в руках журнал, который взял со столика. Теперь положил обратно, осторожно, как бы подавляя желание шмякнуть им об стол.
— Хорошо, мисс Дипломированный философ.
— Политолог, — поправила я его.
— Жизнь — это не школа. Работа адвоката — манипулировать скелетами, что запрятаны в шкафах других людей. Если женщина крадет еду для своего голодающего ребенка, эти средства оправдываются целью. Держу пари, вы выступаете за эвтаназию.[17]
— В тех случаях, когда это оправданно.
— Итак, вы оправдываете убийство, если оно милосердно. А теперь представьте себя в море, на переполненной спасательной шлюпке. И тут подплывает еще один желающий забраться на борт. Вы знаете, что шлюпка его не выдержит. Отрубите вы ему руки, если он попытается схватиться за край? Есть ли у вас право решать, оставаться ли в живых кому-то еще или нет?
— Может, еще от одного человека шлюпка не потонет.
— А может, потонет. Вам этого не узнать, пока этот человек не окажется рядом с вами.
— Я бы не стала ему мешать.
— Подвергая опасности жизнь еще пятнадцати человек? Утонет шлюпка — утонут и они.
— Я женщина цивилизованная.
— По отношению к кому? К тем пятнадцати, что уже в шлюпке?
— А что сделали бы вы?
— Спас тех, кто на борту.
— Оттолкнув человека, который старается вылезти из воды?
— Если возникнет такая необходимость, да. Плохое средство послужит хорошей цели.
— Полагаю, вы сделали бы это с легкостью.
Томасси рассердился, кровь бросилась ему в лицо. Когда приступ ярости прошел, он ответил:
— Все дело в жизненном опыте. С годами легче принимать реалистичные решения. Даже очень трудные.
— Вы говорите, что вам проще действовать через какого-нибудь юнца, вроде Лефковича, чтобы прижать О-пи…
— Только ради вас! — прервал меня он.
— …после того, как за всю жизнь вы накопили массу фокусов, которыми пользовались в зале суда.
— Я еще не прожил всю жизнь, — напомнил Томасси.
Сколько ему лет? Сорок с небольшим. Совсем недавно я думала, что это рубеж, отделяющий нас от них, тех, кто перевалил через вершину, стариков. Но, по мере того как идут годы, мы все дальше и дальше отодвигаем границу раздела. Я еще не прожил всю жизнь, сказал этот еще полный сил мужчина.
А затем продолжил другим тоном, словно учитель, пытающийся вразумить бестолкового ученика:
— Готов спорить, ваши лучшие преподаватели в школе пользовались так называемыми фокусами, обучая вас. Я могу привести вам полдюжины таких вот…
— Таких что?
— Фокусов. Плохие средства, приводящие к хорошей цели.
— Только не шантаж.
— Если хотите стать епископом, нет, кардиналом, делайте то, что я вам говорю. Я не знаю такой сферы человеческой деятельности, где бы не использовался шантаж. Просто нам всем удобно лицемерно порицать его. Почему вы смеетесь?
Мне пришлось рассказать, чем я занималась весь день.
— Вот-вот, — покивал он. — Хорошая девочка целый день выуживает примеры лицемерия для лицемерного использования. Плохой мальчик тем временем выкручивает руки О-пи с тем, чтобы тот наказал преступника.
— А если я скажу, что меня оскорбляет использование шантажа ради моего же блага?
— Что тут можно ответить… Тогда постарайтесь до конца своих дней не попадать ни в какие истории. А на этом деле давайте поставим крест.
Мне предстояло преодолеть пропасть, разделявшую двух адвокатов, этого человека и моего отца. Мой отец жил как под стеклянным колпаком. Право собственности, моральные нормы, уверенность в том, что приличные люди всегда будут притворяться. Томасси предпочитал обходиться без маски, полагая дерьмом собачьим все то, в чем мой отец видел атрибуты цивилизованности. Неужели пришли варвары? Варвары всегда были здесь. Уидмеры относились к застывшему на месте меньшинству, тающему на глазах, в то время как мобильное большинство действовало в полном соответствии с правящими миром законами.
— За две минуты вы не сказали ни слова, — прервал паузу Томасси.
— Я думала.
— Это отличает вас от многих.
— Вы тоже думаете, — констатировала я.
— Да, думаю.
— Но недостаточно.
— Не все необходимо обдумывать каждую неделю. Некоторые учатся на собственном опыте.
— Вроде бы вы собирались пригласить меня на обед.
— Я и сейчас собираюсь.
— В «Аннаполис»?
— Честно говоря, я имел в виду другое место, где тоже неплохо готовят.
— Там встречают так же радушно?
— Увидите сами.
Он привез меня к себе домой.
Дорогой отец, это одно из открытых писем, которые я никогда не посылала тебе. Ты рекомендовал мне его как адвоката, который проведет меня через суд. Теперь у меня роман с проводником. Наверное, это известие рассердило бы тебя сильнее, чем сообщение о моем изнасиловании.
Дом Томасси располагался на улочке из шести или семи домов, стоящих достаточно далеко друг от друга и в сотне футов от дороги. В середине квартала, между двумя такими домами зазор был пошире, словно там забыли построить еще один дом. Его заменяла усыпанная гравием дорога, уходящая более чем на сотню ярдов в лес. Вот там-то, среди деревьев, и притулился домик Томасси. В центре цивилизации Томасси построил себе лесную избушку, невидимую для незнакомцев.
— Нравится? — спросил он.
— Шалаш отшельника.
— Прошу в дом.
Внутри меня ждал сюрприз. Комната-сказка. Стены, отделанные ореховым деревом, роскошная мебель, множество удобных кресел, диванов, кушеток. Полки с книгами от пола до потолка, мягкий турецкий ковер. А над диваном, со своей подсветкой, портрет женщины с длинной шеей.