Читать интересную книгу Утро Московии - Василий Лебедев

«29 июня.

Сей день стал для меня открытием еще одной грани русского характера. Вышеупоминавшийся мной бесстыжий обманщик, получивший с меня большие деньги за соболей, ныне утром схватил меня на Пожаре за рукав, собрал народ и при всех отдал мне алтын. Оказалось, что все эти недели он искал меня с единственной целью – вернуть мне лишний алтын, полученный с меня по ошибке, в то время как около половины рублей, полученных с меня обманом и азартом торговли, не только не беспокоили его, но, напротив, поднимали в собственных глазах и в глазах толпы…»

Ричард Джексон поправил повязку на голове, потрогал разбитый бок.

«2 июля.

Изучив Москву и, несомненно, характер ее жителей, я с утра направился на прогулку за город. Далеко за Москвой имеется возвышенность по имени Воробьевы горы. Я вышел за стены Белого, а затем и Земляного города и очутился на дороге, ведущей к тем горам, поросшим лесом. Мне очень хотелось взглянуть с высоты на поистине великий город, превышающий размерами Лондон. Я энергично поднимался на Воробьевы горы, наслаждаясь пением птиц, запахом цветов и легким дуновеньем ветра. Я был уже почти у цели, как на меня напали бородатые разбойники и в один миг раздели, отобрав деньги, коих, на мое счастье, было очень немного.

Эти лесные конкистадоры нашли свой промысел в грабеже проезжих и прохожих людей по дороге, хорошо видной с горы, как с мачты пиратского корабля. На мое счастье, жизнь иностранца не представляла для них никакой ценности, и они отпустили меня с Богом в одном нижнем белье. Я просидел до темноты под стеной Земляного города и в таком виде явился ночью к Эдуардсу, ибо на Ильинку, в посольский двор, я не посмел явиться в таком нереспектабельном виде. Эдуарде посоветовал мне пожаловаться царю. На другой день я был во дворце, однако, по слухам, царь еще был болен, и меня принял боярин Мстиславский. На мою просьбу изловить и наказать разбойников он мне недвусмысленно ответил: „На кой ты ляд туда шастал?“ – и затворил дверь на Красном крыльце».

«7 июля.

Получил решительный отказ на проезд английским купцам по Волге в Персию и Китай. Прискорбно… Русские знают цену пути».

«8 июля.

Русский царь позволил мне и моим спутникам проехать единожды по Волге беспошлинно!»

«9 июля.

Дел масса! Собираюсь в путь. В Вологде стоят суда, с которых необходимо перегрузить товары на подводы и перевезти их в город на Волге, который называется Ярославль, находящийся приблизительно в трехстах верстах от Вологды. Огромен труд, но впереди – Персия!»

«17 июля.

Какая досада! Накануне отъезда я был намерен отметить это событие на посольском дворе, пригласив к столу Эдуардса, человек семь англичан и кое-кого из русских. Поутру я сам отправился на рынок с целью выбрать двух хороших барашков или молодого теленочка. Мне приглянулся теленок, и я тотчас купил его за сущие пустяки. Затем я прошел на Вшивый рынок (это название бытует у них потому, что там стригут людей, а волосы никогда не убирают с земли) и попросил зарезать теленка. Никто не хотел этого делать. Видя, что время уходит, я привел теленка на Ильинку и в стороне от сутолоки сам его зарезал. Это видели немногие прохожие, но этого было достаточно, чтобы дикая толпа накинулась на меня и избила до полусмерти. Только придя в себя в доме достопочтенного доктора Эдуардса, я понял, какую роковую ошибку я совершил: на Руси, согласно их религии, телят не режут! О Боже! А я думал, что все уже узнал! Надеюсь, это была моя последняя ошибка, последнее темное пятно в непознанной жизни русского человека и его религии, которое я, надеюсь, преодолел, хотя и дорогой ценой. Еще болит голова, ноет бок и локоть, но завтра – в путь! Прощай, о Москва! Я примирился с тобой и благодарен за редчайшую возможность проехать в Персию и так же тщательно изучить ту далекую страну Востока…»

За несколько дней пути у Ричарда Джексона накопилось немало впечатлений, но писать при такой тряске, когда впору только шляпу удержать, было невозможно. Он с сожалением убрал тетрадь в дорожный сундучок и достал из кармана записную книжку, где отыскал четко выписанные почтовые ямы от Вологды до Москвы и расстояния между ними. Эта запись была сделана во время следования в Москву. Он читал, складывая в уме расстояния:

«От Москвы до Учи – 14 миль. От Учи до Городка – 17. От Городка до Дубны – 17 тоже.

От Дубны до Переяславля – опять 17 миль. От Переяславля до Рогарина – только 6…»

Уже позади остались Ростов и Ярославль. Проехали больше половины пути, и вот уже Вознесенское… Джексон усилием воли согнал с себя дорожное утомление, отряхнул одежду, подкрутил усы, вышел из ямской колымаги, достал деньги и расплатился с ямщиком по строгому тарифу – по три денги за 10 верст, а на водку алтын – особо.

В ямской избе было душно. Жирные мухи дзинькали по слюдяным оконцам. Из громадной печи несло кислой капустой и несвежим вареным мясом. По широким лавкам спали ямщики и проезжие.

Здесь Ричард Джексон столкнулся с попом Савватеем, намеренно отставшим от стрельцов и Ждана Виричева. Он уже третий день доживал в Вознесенском, боясь ехать к патриарху на расправу. В голове складывалась тяжелая и совершенно определенная мысль: бежать по сиротской дороге на Дон, в казачий монастырь, и там схорониться…

Джексон заговорил с Савватеем, стремясь выпытать последний, как казалось иноземцу, непонятный момент в религии русских.

– О святой отец! – обратился Джексон, вежливо обнажив голову. – Утоли жажду познания скромного путешественника.

– Говори! – буркнул Савватей.

– Может ли дворянин после причастия обижать ближнего? – спросил Джексон.

– Может по прошествии трех дней, – охотно ответил Савватей.

– Я благодарю вас.

Джексон не остался спать в ямской избе. Он вышел на волю.

Село Вознесенское лежало в неожиданно подкативших сумерках предгрозовой тучи. Край неба на западе почернел, закрыл опускавшееся солнце. Ласточки чиркали над самой землей. На березах хохлились грачи. Тревожно перелетали от избы к избе стаи воробьев. Надо было торопиться с ночлегом, и Джексон безошибочно отыскал просторную и чистую избу земского судейки. Иноземцу отвели верхнее жилье и накормили за четыре алтына. Джексон с удовольствием разделся, потрогал чистый холщовый постельник, положил под голову сундучок и блаженно уснул под погромыхивание надвигавшейся тучи.

– Деревню ту, Пестово, Охрем купил за сто тридцать рублей, окромя стоячего хлеба! – слышался голос хозяина.

Гроза не дала уснуть, но она пролетела быстро, остался только ровный шум дождя. Под эту музыку и заснул путешественник, успев помечтать о сказочной Персии. Теперь он думал о той стране постоянно, поскольку ему казалось, что Русь он изучил досконально.

Проснулся Ричард Джексон от тупого удара кулаком по больной голове. В полумраке да еще спросонья он не мог понять, что происходит, только заметил каких-то людей, вдруг потащивших его вниз но лестнице. Они кричали:

– Нехристь!

– Латынская образина!

– Опоганил, окаянный!

– Эва, чего учинил!

Ричарда Джексона, как он ни упирался, выкинули на грязный двор.

– Чтобы и духу не было! – кричал хозяин. – Митрей! Выкинь ему сундук! Тащи головешку: окуривать надобно!

Открыли ворота, спустили собаку, и до самой ямской избы бедный англичанин отбивался от лохматого кобеля.

– Дикари! Что такое? – недоумевал он.

Только много месяцев спустя, в Персии, когда он разговорится об этом случае с часовых дел мастером Андреем Ломовым, бежавшим из России от горя и беды, русский пояснит все.

Джексона выгнали из избы за то, что он лег спать ногами к иконам.

Глава 6

На пятую неделю леса поредели. Все чаще, все плотней стали охватывать ярославскую дорогу деревни, большими косяками темнели стада, обширнее пестрели среди лугов мозолистые пятна наголо вытоптанных выгонов. Осторожнее, пугливее держалась над дорогой птица, и даже сам воздух дрожал в июльском зное волнующим предчувствием чего-то необыкновенного, идущего от ожидания встречи с Москвой.

Последние версты Ждан Иваныч ехал на ямской колымаге: лошадь, истощенная донельзя небывалым переездом, оступилась на мосту и сломала ногу. Десятник накричал, намахал руками и протазаном и велел кузнецу самому платить ямщику. Перенесли инструмент в ямскую колымагу и двинулись дальше: десять верст – две денги… Ямщик гнал безбожно, растряс, раскричал свои песни, и вот открылось наконец в самом разгоне погожего дня невиданное зрелище большого города.

– Москва! – крикнул ямщик, указывая кнутовищем куда-то влево, куда, как показалось Алешке, совсем не шла дорога.

Мальчик встал на ноги и, держась за деда, с недоверием уставился на невиданно обширное темно-серое в синеве марево.

– Москва-а? – все еще не хотелось верить Алешке в то, что эта могучая, многотысячная нарость еще неразличимых домов, бугрившаяся по холмам, прочеркнутая густым частоколом колоколен, и есть престольный град Москва.