почтовом тракте у Барабатлинской станции, когда в его руки чуть не попал поезд самого цесаревича, для Хаджи-Мурада, казалось, не было ничего невозможного.
С 400–500 отборными всадниками он появлялся далеко в глубине занятого русскими войсками края, проходил за день до 100 км, вызывал войска фальшивой тревогой в противную сторону и, пользуясь общей суматохой, безнаказанно уходил. Эти замечательные партизанские способности и создали ему ту популярность в народе, ту известность в горах, какой не было до него ни у одного наиба и которая по временам настораживала самого Шамиля. И, как писал генерал В. А. Полторацкий, «какие только чудеса не трубят об этом аварском хвате! Если верить наполовину тому, что воспевают о его безумной отваге и невероятной дерзости, то и тогда приходится удивляться, как Аллах спас его сумасбродную голову. Военная слава Хаджи-Мурада ни в ком не встречает соперничества и славы, и популярность его гремит от Каспийского до Черного моря».
Слава и все растущая популярность Хаджи-Мурада становились опасными не только для противника, но и для династических намерений самого Шамиля, в чьем окружении также появились тайные враги и завистники знаменитого наиба. Одним из них, очевидно, был Даниель-султан Илисуйский, к тому же оскорбленный похищением своей тещи Нохбике и надеявшийся видеть преемником Шамиля своего зятя Гази-Магомеда. На съезде в Анди невысказанное намерение имама о назначении преемником своего сына было выражено другими примерно так: «Имам, война приобретает все более жестокий и кровопролитный характер, и никто не гарантирован от смерти. Желательно назвать преемника, который в случае чего продолжит наше дело». Другие в унисон называли имя Гази-Магомеда. Но на совете выявилась и другая партия, которая заявила, что о возможности смерти имама и речи быть не может, что означало, «если что и случится, тогда видно будет, кому быть имамом». Молчание Хаджи-Мурада на съезде не говорило в пользу Гази-Магомеда.
Что же касается неудачного рейда Хаджи-Мурада в Хайдак и Табасаран, он, судя по сложившейся ситуации, был заранее обречен. Ни Омар Салтинский с гораздо большими силами до того, ни Бук-Мухаммед в последующем не смогли поднять край на восстание против русских. Сочувствие их движению еще не означало готовность нести все тяжести борьбы в крае, в непосредственной близости от крупных баз регулярных русских войск. Пятьсот всадников Хаджи-Мурада тем более не могли выполнить эту миссию. Это был скорее повод к обвинению Хаджи-Мурада в провале и к попытке его ареста, о чем говорило столкновение с посланным для его ареста отрядом при Батлаиче на Хунзахском плато. Хаджи-Мураду предстояло сделать тяжелый выбор, и он был сделан — теперь уже на стороне русских войск против имама.
Следует также отметить и тот факт, что андийский съезд, на котором был назван преемником имама Гази-Магомед, охладил к борьбе многих соратников Шамиля. Династическая форма правления, прикрытая видимостью коллективного выбора, была ими воспринята как отход от принципов, заложенных при избрании главы государства — имамата при первых имамах, и умаление их заслуг перед народом.
Здесь нет необходимости подробно описывать историю побега Хаджи-Мурада от русских обратно в горы и его героическую смерть.
Интересно отметить, что наместник М. С. Воронцов и генерал М. 3. Аргутинский-Долгоруков, с которым он советовался как быть с Хаджи-Мурадом, сами не знали как с ним поступить: они, видимо, боялись ответственности. Соврешенно неожиданно на голову наместника Кавказа свалилась огромная беда: «В глубь России нельзя отправить, убить или посадить в тюрьму — тоже, а что у него на уме — один Аллах знает». Смерть Хаджи-Мурада, как писал сам М. С. Воронцов, «освободила его от ужасной тяжести, которую вполне чувствовал и нес безропотно», и «в том виде, как она случилась, для нас есть счастье…», ибо «этот неустрашимый человек был обоюдоострая шпага, которая могла бы сделаться затруднительной для нас».
А умер Хаджи-Мурад отчаянным храбрецом, каковым и жил. Как отмечает М. С. Воронцов, «на его глазах умерли двое его товарищей, и он сам, раненный четырьмя пулями, слабый и истекающий кровью, в отчаяниии бросился на атакующих, и тут-то его покончили!»
И, как писалось в редакционной статье «Русской старины», «Хаджи-Мурад был один из гениальнейших самородков. Сказать, что это был храбрец и удалец из самых храбрейших и удалых горцев — значит, еще ничего не сказать для его характеристики: бесстрашие Хаджи-Мурада было поразительно даже на Кавказе. Но его отличие было не в этом только свойстве: он был вполне необыкновеннейший вождь кавалерии, находчивый, предусмотрительный, решительный в атаке, неуловимый в отступлении. Довольно сказать, что бывали моменты, когда этот витязь держал как на сковородке столь умных полководцев, какими были князь Аргутинский-Долгоруков и победитель при Краоне М. С. Воронцов. Словом сказать, перенести этого гениального дикаря всего, каков он был, в армию французов, либо еще лучше в армию Мольтке, какую хотите европейскую армию, Хаджи-Мурад явился бы лихим командиром кавалерии и в челе ея во всякой армии был бы совершенно на месте».
В период наибольших успехов Шамиля на значительной части Дагестана и Чечни сложилось новое государство горцев — имамат, основной функцией которого была защита от превосходящих сил царского режима и местных феодалов. Вся духовная и светская власть в государстве находилась в руках имама. Территория государства менялась в зависимости от успехов и неудач восставших горцев. Население имамата было разноязычным и разноэтническим, в нем насчитывалось до 50 народов и этнических групп Дагестана и Северного Кавказа. Шамилю и его сподвижникам удалось объединить многие народности и союзы сельских обществ, «разделенные между собою и природой, и языком, и обычаями», в один общий союз с единой военной, гражданской и духовной системой управления. Объединение горцев происходило на религиозной основе шариата, утверждавшегося вместо многочисленных и разнообразных адатных отношений в общественной жизни.
На территории имамата действовали введенные Шамилем новые законодательные нормы, вошедшие в историю как низа-мы по различным отраслям права: государственному, уголовному, гражданскому и семейному. Официальным языком в имамате был признан арабский, являющийся языком ислама и мусульманского права — шариата, а также языком делопроизводства.
Для решения особо важных дел в имамате в 1841 г. был создан государственный совет (диван-хана), состоявший из заслуженных и авторитетных людей, пользовавшихся доверием Шамиля. Зять Шамиля Абдурахман отмечал, что на совещаниях «имам излагал только сущность дела и высказывал свое мнение. Настойчивость имама могла иметь место в отношении только военных предприятий».
Дела чрезвычайной важности обсуждались на съездах наибов, алимов, других представителей местной власти и депутатов от народа. Такие съезды проходили в Дарго (1841), Алмаке (1845), Анди (1847), Ругудже (1851), Хунзахе (1859) и имели огромное консолидирующее значение.
В административном отношении имамат делился