Ильича. К нему сходятся все нити восстания, и от него, словно электрический ток, расходятся во все концы восставшей России приказы и директивы. По словам Луначарского, Ленин более всего напоминает в этот момент опытного лоцмана, взявшего в свои руки рулевое колесо океанского гиганта-теплохода.
Февральская революция застала Владимира Ильича за работой над «Государством и революцией». Он продолжил эту работу в своем последнем подполье. Но завершить ее так и не успел… В ноябре 1917 года в послесловии к «Государству и революции» Ленин написал:
«…второй выпуск брошюры (посвященный „Опыту русских революций 1905 и 1917 годов“), пожалуй, придется отложить надолго; приятнее и полезнее „опыт революции“ проделывать, чем о нем писать» [Л: 33, 120].
«Жестокость нашей жизни будет понята и оправдана»
В 2 часа 35 минут 7 ноября 1917 года открылось пленарное заседание Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов. На трибуну вышел Ленин. Он обвел зал глазами, улыбнулся и очень просто сказал:
«Товарищи! Рабочая и крестьянская революция, о необходимости которой все время говорили большевики, совершилась.
…Значение этого переворота состоит в том, что у нас будет Советское правительство, наш собственный орган власти, без какого бы то ни было участия буржуазии. Угнетенные массы сами создадут власть…
Отныне наступает новая полоса в истории России, и данная, третья русская революция должна в своем конечном итоге привести к победе социализма» [Л: 35, 2].
Новая власть Советов сразу же решила аграрный вопрос, дав землю крестьянам. На заводах повсеместно вводился рабочий контроль за производством. Декрет о мире и начавшиеся мирные переговоры с Германией вывели из-под огня миллионы солдат, гнивших в окопах…
11 ноября, характеризуя политику Советской власти, Ленин с гордостью говорил:
«Это не политика большевиков, вообще не политика „партийная“, а политика рабочих, солдат и крестьян, т.е. большинства народа.
…Мы взяли власть почти без кровопролития. Если были жертвы, то только с нашей стороны. Весь народ именно той политики желал, которую ведет новое правительство. Оно взяло ее не у большевиков, а у солдат на фронте, у крестьян в деревне и у рабочих в городах» [Л: 35, 36, 37].
Но царство Исайи, где «волк почиет с агнцем», не наступило и после Октября…
Победители были великодушны. Смертная казнь, введенная «демократическим» Временным правительством, была немедленно отменена. Мятежные юнкера и царские генералы, открыто поднявшие оружие против Советской власти, отпускались на свободу под «честное слово». Многим бывшим министрам и крупным капиталистам разрешили выехать за границу. 1 мая 1918 года была объявлена амнистия… Невольно вспоминаются слова Артура Арну о Парижской коммуне, которая, как он выразился, никогда вполне не верила в подлость своих врагов.
А ведь уже прогремели из-за угла первые выстрелы контрреволюционеров, и один из самых первых – вечером 1 (14) января 1918 года – был направлен во Владимира Ильича. Лишь расторопность шофера Тараса Гороховика и мгновенная реакция Фрица Платтена, ехавшего рядом с Лениным в машине и сразу же пригнувшего голову Владимира Ильича, спасли его от пули…
Трое террористов, оказавшихся бывшими офицерами, были вскоре схвачены. Началось следствие. Однако сам Ленин относился к нему с полнейшим безразличием:
«– А зачем это? Разве других дел нет? Совсем это не нужно. Что ж тут удивительного, что во время революции остаются недовольные и начинают стрелять?.. Все это в порядке вещей… А что, говорите, есть организация, так что же здесь диковинного? Конечно, есть. Военная? Офицерская? Весьма вероятно…»
Когда же к Ленину, после беседы с арестованными, пришел А.Г. Шлихтер и сказал, что эти молодые люди просятся на фронт, что он убежден в их «абсолютной искренности» и надо дать им «возможность осознания своей страшной вины перед революцией», Ленин – «весело и оживленно» – поддержал его:
«– Да, да! Пускай подумают, поживут молодые юнцы, осмотрятся, поучатся и подумают. Подите к товарищу Бонч-Бруевичу и скажите, что я не возражаю против освобождения арестованных…»[175].
Но слишком скоро стало очевидным, чем оборачивается это великодушие революции… Убийство Володарского, Урицкого в Питере и многих других коммунистов и активистов Советов на местах… И в списке тех, кто первым пролил свою кровь от руки контрреволюционеров, – Ленин, тяжело раненный 30 августа 1918 года в Москве… Контрреволюционные мятежи, во время которых, как это было в Ливнах и Ярославле, рабочих и красноармейцев зверски пытали – сдирали кожу, выкалывали глаза, – а уж потом добивали или топили в Волге… Наконец, первые фронты против организованных контрреволюционных войск, уносившие сотни и тысячи жизней… Началась гражданская война…
«…В нашем идеале нет места насилию над людьми» [Л: 30, 122],
– писал Ленин задолго до этих дней.
«…Мы, в идеале, против всякого насилия над людьми»[176],
– повторял он Горькому уже после Октября. Но Владимир Ильич, как никто другой, понимал, что «непротивление злу» может привести лишь к полному торжеству зла… И революция обратила против своих врагов ими же выбранное оружие.
Гражданскую войну порой рисуют в тонах апокалиптических: «…и пошел брат на брата и восстал сын против отца…» Конечно, было и такое. Но, при всем многообразии индивидуальных случаев, эта война была войной эксплуатируемых против эксплуататоров, не желавших расстаться с привычным комфортом старого уклада жизни.
Это была страшная, беспощадная, но справедливая война. И, отвечая тем, кто обвинял большевиков в том, что якобы именно они, выведя Россию из войны империалистической, снова ввергли ее в «кровавую пучину», Ленин писал:
«Для таких господ 10.000.000 убитых на империалистской войне дело, заслуживающее поддержки (делами, при слащавых фразах „против“ войны), а гибель сотен тысяч в справедливой гражданской войне против помещиков и капиталистов вызывает ахи, охи, вздохи, истерики» [Л: 51, 48].
Выше уже говорилось о том, что ожидало бы Россию, если бы не победа Октября… Впрочем, у размышлений на тему – «что было бы… если бы…» – есть один органический недостаток. Наука не любит сослагательного наклонения, ибо его невозможно проверить фактами. Значит ли это, что логика предшествующих размышлений беспочвенна? Нет! История, дабы доказать закономерность тех или иных процессов и явлений, сама позаботилась о такой проверке. Ею стали колчаковщина, деникинщина, врангелевщина и т.д. и т.п., которые дали вполне определенный ответ, своего рода модель того – «что было бы… если бы…».
Известно, что руководители «белого движения» тщательно скрывали свои истинные симпатии и устремления, пряча их за ширмой так называемого «непредрешенчества»